"Юрий Дружников. Тайна погоста в Ручьях" - читать интересную книгу автора

эмигрировал в Новую Зеландию. Генетическая тяга к дороге была у него в
крови, как у Пушкина. Социальная буря закрутила его: казармы, баржи,
психушки, товарняк, госпиталя. Он метался, объявляясь то в Петербурге, то в
Москве, то в Баку, то в Астрахани, то в Харькове. Хулиганил: звонил в Зимний
дворец и материл Керенского. А затем хвастался перед приятелями, -- иначе,
если никто не узнает, какой резон в подобных забавах? "Человеком вне быта"
назвал Хлебникова его биограф Степанов.
В 1918 году Хлебников с поэтом Дмитрием Петровским сочинили "Декларацию
творцов", с которой обратились в Совнарком, заявляя, что "все творцы: поэты,
художники, изобретатели -- должны быть объявлены вне нации, государства и
обычных законов. Им должно быть предоставлено право бесплатного проезда по
железным дорогам и выезд за пределы Республики во все государства мира.
Поэты должны бродить и петь". Тогда за мечты еще не сажали. А в реальности
Хлебников видит и описывает покойницкую, в которую свозят трупы погибших во
время революционной заварухи в Москве. "Первая заглавная буква новых дней
свободы, -- пишет он, -- так часто пишется чернилами смерти". От этой его
мысли и сегодня поеживаешься.
Из голодной Москвы он метнулся в Харьков, где жил его приятель Григорий
Петников и семейство Синяковых. Хлебников уже послужил в армии Красной,
которая вошла в Персию, пытаясь сделать там революцию. Числясь при охране
штаба, лежал он целые дни на берегу моря да купался. А потом и вовсе отстал
от отряда. Догнал он своих через месяц, вволю нагулявшись и возвратясь в
Баку. Как вспоминал Маяковский, Хлебников вернулся из Персии "в вагоне
эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате".
В город вошли белые, начался набор в их армию. Перед тем как забрать
Хлебникова в солдаты, его направили в психиатрическую больницу. Из нее он
пишет Петникову: "Пользуйтесь редким случаем и пришлите конверты, бумагу,
курение, и хлеба, и картофель". А через полгода сообщал О.М.Брику: "В общем,
в лазаретах, спасаясь от воинской повинности белых и болея тифом, я пролежал
4 месяца! Ужас!".
Рита Райт вспоминала, как увидела неприкаянного, оборванного, всегда
голодного поэта и как из ненужных парусиновых занавесок она с подругой шила
ему брюки. Он был обрит после двух сыпных тифов. В апреле 20-го Есенин и
Мариенгоф приехали в Харьков выступать и согласились совершить на сцене
ритуал посвящения Хлебникова в Председатели земного шара. Лишь к концу этого
обряда босой Хлебников, на которого напялили шутовскую белую рясу, понял,
что коллеги устроили балаган на потеху публике. А он-то полагал, что это
серьезно, и ужасно расстроился.
Жил он один, в полутемной комнате, куда влезали через разрушенную
террасу. В комнате был матрас без простыней и подушка, "наволочка служила
сейфом для рукописей и, вероятно, была единственной собственностью
Хлебникова".
В конце декабря 21-го Хлебников вернулся в Москву, жил в студенческом
общежитии ВХУТЕМАСа. Весной 22-го прошли два вечера в Клубе Всероссийского
союза поэтов с его участием. Он пытался хоть что-нибудь опубликовать, но в
редакциях наскоро написанные обрывки бумаги, которые он вытаскивал из-за
пазухи, не рассматривали всерьез. Его все чаще принимали за "чайника".
Когда Хлебников умер, Маяковский писал о нем (почему-то в настоящем
времени): "Практически Хлебников -- неорганизованнейший человек. Сам за свою
жизнь он не напечатал ни строчки". Друзья его Д.Бурлюк и А.Крученых