"Юрий Дружников. Тайна погоста в Ручьях" - читать интересную книгу автора

склеивали отрывки стихов, подчас путая начала и концы. К корректуре его
нельзя было подпускать, потому что он все зачеркивал и писал параллельные
тексты. Хлебников сам уполномочивал приятелей делать эту странную работу: вы
"имеете право изменять текст по вкусу, сокращая, изменяя, давая силу
бесцветным местам. Настаиваю. Посмотрим, что из этого выйдет".
Сохранились последние письма Хлебникова, в которых он, хотя и полный
творческих планов, похоже, уже отрывается от грешной земной жизни. "Я
добился обещанного переворота в понимании времени, захватывающего область
нескольких наук..." Это из письма В.Э.Мейерхольду.
Об открытом им "основном законе времени, в котором происходят
отрицательные и положительные сдвиги через определенное число дней",
сообщает он 14 марта 1922 года своему приятелю художнику Петру Митуричу:
"Когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется
чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения
будущего. Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле
сзади, становится своего рода пространством". И чуть ниже в том же письме
распоряжение: "Мысленно носите на руке приделанные ремешком часы
человечества моей работы и дайте мне крылья вашей работы, мне уже надоела
тяжелая поступь моего настоящего".
Для нас он остается просветленным, мудрым гением; некоторые его стихи,
естественные, как дыхание, звучат, неким озарением:

Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды -- невод, рыбы -- мы,
Боги -- призраки у тьмы.

Так просто связать воедино сущность бытия может только большой поэт. А
живет он наподобие голодной бродячей собаки, и, похоже, жизнь ему надоела.
До смерти ему остается 106 дней.
Но матери он пишет просветленно и реалистично: "Я по-прежнему в Москве
готовлю книгу, не знаю выйдет (ли) она в свет; как только будет напечатана,
я поеду через Астрахань на Каспий; может быть, все будет иначе, но так
мечтается". Далее следует блистательное, будто сегодня увиденное, описание
города: "Москву не узнать, она точно переболела тяжелой болезнью, теперь в
ней нет ни "Замоскворечья", ни чаев и самоваров и рыхлости, и сдобности
прежних времен! Она точно переболела "мировой лихорадкой", и люди по
торопливой походке, шагам, лицам напоминают города Нового света".
О своем бытье Хлебников сообщает матери грустно: "Мне живется так себе,
но в общем я сыт-обут, хотя нигде не служу. Моя книга -- мое главное дело,
но она застряла на первом листе и дальше не двигается. О мне были статьи в
"Революции и Печати", "Красной Нови", "Началах". Якобсон выпустил
исследование о мне... Около Рождества средним состоянием делового москвича
считалось 30-40 миллиардов; свадьба 4 миллиарда. Теперь все в 10 раз дороже,
2 миллиона стоит довоенный рубль, на автомобиле 5 миллионов в час.
Что же все-таки происходило с Хлебниковым? Его знали и ценили, но в
последние месяцы от него отошли: одни потеряли интерес, другие испугались
городского сумасшедшего, каким он казался, стал, а может, и был всегда. Он