"Дафна Дю Морье. На грани" - читать интересную книгу автора

довоенные снимки, невольно вызывавшие в памяти строку: "Судьбы своей не
зная, ее резвятся жертвы", потому что со следующей страницы все было ужасно
печально: корабль, который он так любил, взлетел на воздух, а многие молодые
лица, улыбавшиеся с фотографий, погибли. "Бедняга Манки Уайт. Останься он в
живых, был бы сейчас адмиралом". Она пыталась представить себе белозубого
Манки Уайта с фотографии адмиралом - лысым, тучным - и где-то в самой
глубине души радовалась, что он умер, хотя отец и сокрушался - какая потеря
для флота! Еще офицеры, еще корабли. Великий день, когда сам Маунтбаттен
посетил корабль, командиром которого был отец, встретивший его у борта со
всем экипажем. Внутренний двор в Букингемском дворце. Отец, позирующий
фотографу из газеты и с гордостью демонстрирующий свои медали.
- Ну вот, мы скоро дойдем и до тебя, - произносил отец, переворачивая
страницу, после которой появлялась весьма помпезная - в полный рост и вряд
ли предназначавшаяся отцу - фотография ее матери, которой он бесконечно
гордился: мать была в вечернем платье, с тем слащавым выражением лица,
которое было Шейле так хорошо знакомо. Ребенком она никак не могла понять,
зачем это папе понадобилось влюбиться, а уж если мужчинам иначе нельзя,
почему он не выбрал другую девушку - смуглую, таинственную, умную, а не
такую обыкновенную особу, которая сердилась без всякой на то причины и круто
выговаривала каждому, кто опаздывал к обеду.
Офицерская свадьба, мама с победоносной улыбкой - это выражение на ее
лице было Шейле также хорошо знакомо: оно появлялось всякий раз, когда
миссис Манни добивалась своего, что ей почти всегда удавалось, - и отец,
тоже улыбающийся, но совсем другой - не с победоносной, а просто со
счастливой улыбкой. Подружки невесты в допотопных, полнивших их платьях -
мама, надо думать, специально выбрала таких, какие не могли ее затмить, - и
дружка жениха, папин приятель Ник, тоже офицер, но далеко не такой красивый,
как папа. На одном из ранних групповых снимков на корабле Ник выглядел
лучше, а здесь казался надутым и словно чем-то недовольным.
Медовый месяц, первый дом, и вот - она. Детские фотографии - часть ее
жизни: на коленях у отца, на закорках, и еще, еще - все о ее детстве и
юности, вплоть до недавнего Рождества. Этот альбом и мой некролог, подумала
Шейла, это наша общая книга, и кончается она моей фотографией, которую он
сделал: я стою в снегу, и его, которую сделала я: он улыбается мне сквозь
стекло из окна кабинета.
Еще мгновение, и она опять зарыдает, оплакивая себя, а плакать надо не
о себе - о нем. Как же все это было, когда, почувствовав, что ей скучно, он
отстранил от себя альбом? О чем они говорили? Об увлечениях. Он еще
попрекнул ее, что она ленива и мало двигается.
- Я двигаюсь достаточно на сцене, - возразила она, - изображая других
людей.
- Это не то, - сказал он. - Иногда надо удаляться от людей,
воображаемых и живых. Знаешь что? Когда я встану и ко мне вернутся силы, мы
поедем в Ирландию, все трое, с удочками. Твоей мамочке это будет ох как
полезно, а я столько лет уже не рыбачил.
В Ирландию? С удочками? В ней поднялось эгоистическое чувство, чувство
тревоги. Поездка в Ирландию помешает ее карьере в Театральной лиге. Нет,
надо отговорить его, вышутить само намерение.
- Мамочке каждая минута будет там как нож острый, - сказала Шейла. Она
предпочла бы поехать на юг Франции и остановиться у тети Беллы (у Беллы,