"Дафна Дю Морье. Козел отпущения" - читать интересную книгу автора

утрам, один есть, один работать, один ложиться в постель. Поблагодарите
судьбу и забудьте все эти глупости насчет траппистов.
Как все одинокие люди, я делался излишне словоохотливым, если ко мне
проявляли симпатию и интерес. Я показал ему все тусклые уголки своего
существования, о нем же не знал ничего.
-- Ну что ж, -- сказал я, -- теперь ваша очередь исповедаться. В чем
ваша беда?
На миг мне показалось, что он хочет ответить, что-то промелькнуло в его
глазах - - колебанье, раздумье? -- но тут же снова исчезло... Он
снисходительно улыбнулся, лениво пожал плечами.
-- Моя? -- сказал он. -- Моя беда в том, что я слишком многим владею.
Вернее, слишком многими. -- И, закурив сигарету, он резко махнул рукой,
словно предостерегая меня от дальнейших расспросов.
Я, если хотел, мог заниматься самим собой, мог исследовать свое дурное
настроение, но к нему в душу вход был запрещен. Мы покончили с обедом, но не
встали, а продолжали курить и пить. То и дело, заглушая хриплое пение по
радио, до нас долетали болтовня и смех мальчишек-велосипедистов, скрип
стульев и споры рабочих, играющих в кости.
Я молчал, нам больше не о чем было говорить. Все это время он не сводил
с меня глаз, вызывая во мне странное чувство неловкости. Когда он сказал,
что ему надо позвонить домой, встал и вышел из-за стола, мое напряжение
ослабло, стало легче дышать. Но вот он вернулся, и я спросил: --
скорее из вежливости, чем из интереса, и он коротко ответил: . Позвав хозяина, он уплатил по счету, не
обращая внимания на мои слабые протесты, а затем, подхватив меня под руку,
протиснулся между поющими велосипедистами, и мы вышли на улицу.
Было темно, опять шел дождь. Улица казалась пустой. Нет ничего более
унылого, чем окраина провинциального города в пасмурный вечер, и я
пробормотал что-то насчет машины и отъезда, и как замечательно было с ним
повстречаться -- настоящее приключение, но он, продолжая держать меня под
руку, сказал:
-- Нет, я не могу вас так отпустить. Слишком это необычно, слишком
неправдоподобно.
Мы снова были у входа в его жалкий, тускло освещенный отель, и,
заглянув в по- прежнему открытую дверь, я увидел, что за конторкой портье
никого нет. Он тоже это заметил и, оглянувшись через плечо, сказал:
-- Поднимемся ко мне. Выпьем еще по рюмочке, прежде чем вы уедете.
Голос его звучал настойчиво, он подгонял меня, словно нам нельзя было
терять времени. Я запротестовал, но он чуть не силой повел меня вверх по
лестнице, затем по коридору к дверям номера. Вытащил из кармана ключ, открыл
дверь и зажег свет. Мы были в небольшой убогой комнатке. , -- и я сел на кровать, так как единственный
стул был занят открытым чемоданом. Он уже вынул из него пижаму, щетки для
волос и домашние туфли и теперь, достав фляжку, наливал коньяк в стаканчик
для полоскания зубов. И снова, как это было в бистро, потолок опустился на
пол и все происходящее стало казаться мне неизбежным, неотвратимым, я
никогда не расстанусь с ним, а он со мной, он спустится следом по лестнице,
сядет рядом в машину, никогда я не освобожусь от него. Он -- моя тень или я
-- его тень, и мы прикованы друг к другу навеки.
-- Что с вами? Вам плохо? -- спросил он, заглядывая мне в глаза.
Я встал, раздираемый двумя желаниями: одно -- открыть дверь и
спуститься вниз, другое -- снова стать рядом с ним перед зеркалом, как мы