"Дафна Дю Морье. Стеклодувы" - читать интересную книгу автора

шляпу, он вручил ей ожидаемое письмо, сопровождая это привычным замечанием:
- Мадам может быть довольна.
- Благодарю, Жозеф, - ответила она. - Ты знаешь дорогу на кухню, пойди
посмотри, не осталось ли там для тебя кофе. - Можно было подумать, что
человеку, проработавшему в Ге-де-Лоне добрых тридцать лет, надо напоминать о
том, где находится кухня. Она подождала, пока садовник скроется из глаз, и
только тогда пошла следом за ним, так как это тоже было частью ритуала:
дождаться, пока слуга отойдет на почтительное расстояние, и только тогда
мерным шагом, в сопровождении собаки, направиться вслед за ним, держа в
руках нераспечатанное письмо; подняться по ступенькам, войти в дом, затем в
гостиную, снова сесть в кресло у окна и предаться, наконец, долгожданному
удовольствию: прочесть письмо от дочери.
Мать и дочь были связаны между собой крепкими узами, так же как
некогда, много лет тому назад, Софи Дюваль была связана со своей матерью
Магдаленой. У сыновей, даже если живешь с ними под одной крышей, свои
заботы, свои дела, жена, политические интересы, а вот дочь, даже если у нее
есть муж, как, например, у Зоэ - кстати сказать, довольно способный доктор -
всегда остается частью матери, она всегда ее дитя, ее поверенный, с ней
можно разделить радость и горе, она хранит семейные словечки, давно забытые
сыновьями. Горести дочери были отлично известны - если не сейчас, то в
прошлом - самой матери: мадам Дюваль были знакомы и размолвки с мужем,
которые порой встречаются в семейной жизни, и всевозможные хозяйственные
затруднения, высокие цены на рынке, внезапные болезни, необходимость
рассчитать прислугу - словом, все те разнообразные обстоятельства, из
которых состоит жизнь женщины.
Письмо было ответом на то, которое она написала дочери неделю назад в
связи с днем ее рождения. Двадцать седьмого мая Зоэ исполнился пятьдесят
один год. Этому трудно было поверить. Более полувека прошло с того дня,
когда она впервые поднесла к груди крошечный комочек человеческой плоти -
своего третьего ребенка и первого из оставшихся в живых. Как хорошо она
помнит этот летний день, когда все окна были широко распахнуты в сад, в
комнате слышался горьковатый запах дыма от стекловаренной печи, звуки шагов
и разговоры рабочих, сновавших по двору между заводскими помещениями,
которые заглушали стоны роженицы.
Девяносто третий год, первый год Республики... Какое ужасное время для
появления на свет ребенка - бушует вандейское восстание, страна охвачена
войной, предатели-жирондисты стремятся сокрушить Конвент, патриот Марат убит
молодой истеричкой, бывшую королеву, несчастную Марию Антуанетту держат в
заточении в Тампле, а затем гильотинируют в наказание за все те беды,
которые она принесла Франции.
Такое тяжелое и, несмотря ни на что, волнующее время. Дни, наполненные
то триумфом и ликованием, то отчаянием. Все это сейчас перешло в область
истории, люди в большинстве своем забыли эти события, они отступили на
задний план, вытесненные подвигами императора и достижениями его эпохи. И
сама она вспомнила это только тогда, когда узнала о смерти одного из своих
сверстников; тут прошлое снова встало перед глазами, и она вспомнила, словно
это было вчера, что человек, которого только что положили в могилу на
кладбище в Вибрейе, состоял в Национальной гвардии под командованием ее
брата Мишеля, и они оба, вместе с ее мужем Франсуа, в ноябре девяностого
года повели отряд, состоявший из рабочих их стекольного завода, громить