"Николай Дубов. Сирота " - читать интересную книгу автора

- Дяденька, кто это кричит?
- Где кричит?.. А-а, это?.. Это маяк. Пароходам голос подает. Видишь,
туман какой...
Обходчик опять опустил голову и зашагал дальше, а Лешка пошел к самому
берегу. Небольшие волны лениво набегали на него, скатывались обратно,
утаскивая за собой мелкую гальку. Белая пена, шипя, таяла и тут же вскипала
на новой волне. Лешка долго слушал ровный плеск и шорох наката, тревожный
голос маяка, думал о пароходах, плывущих по морю, моряках, которые слышат
эти предостерегающие вопли, о мотористе Иване Горбачеве, который уже никогда
не услышит их, потому что моторист Иван Горбачев был Лешкин папа и погиб во
время высадки десанта под Мариуполем, когда Лешка был еще совсем
маленьким...
Лешка часто приходил сюда смотреть на море и слушать голос маяка. Здесь
он заново переживал свои обиды и думал о том, что было бы, если бы папа и
мама были живы. Тогда Лешка, наверно, тоже стал бы моряком, как папа, только
он плавал бы не на катере, а на высоком белом теплоходе и слушал, как зовут
мореплавателей маяки. По временам ему казалось, что это звучит не маяк, а
само море окликает его, Лешку, зовет к себе. Ему становилось радостно и
немного жутко.
Здесь Лешке никто не мешал. Дядя Троша и дышащая, как выброшенная на
берег рыба, тетя Лида сидели дома: море вызывало у них скуку или страх.
Местные мальчишки держались в стороне, своей компанией, а Лешка не искал
сближения с ними.
Это был уже не тот Лешка, что сквозь слезы, до боли выворачивая шею,
старался как можно дольше удержать в поле зрения тающий за поездом Ростов.
Мир обернулся к нему не самой светлой своей стороной, и Лешка смотрел на
него не как прежде - широко открытыми, ясными серыми глазами, - а бычком,
исподлобья и ожидал от него одних неприятностей. Все близкое Лешке осталось
в Ростове, а постоянно с ним были только дядя Троша и тетя Лида. Лешка
донашивал то, что сшила ему мама, но он вырос из всех одежек, мальчишки над
ним смеялись, а тетя Лида была занята только собой.
Дядя Троша не жалел тычков и затрещин, но это было еще ничего. Хуже
всего было то, что он непрерывно говорил, учил Лешку жить. Широко открывая
тонкогубый рот, он хвастался своей ловкостью, уменьем жить, видеть людей
насквозь. В других он видел только то, на что способен был сам, поэтому всех
считал жуликами и разницу между людьми сводил к тому, что есть жулики
большие и более ловкие, меньшие и менее ловкие.
Поделать с дядей Трошей Лешка ничего не мог, но стоило мальчишкам
задеть его, он, не задумываясь над тем, сколько их и какие они, бросался в
драку. Случалось, его жестоко колотили, но он не отступал и не плакал.
Мир взрослых широк, жизненный опыт их велик - они знают, что в жизни
есть дурное и хорошее, горестное и радостное. Жизненный опыт Лешки был
ничтожен, а мир его ограничен гулкой, сырой комнатой, тетей Лидой, пьяными в
закусочных, в которых служил дядя Троша, а главное - самим дядей Трошей,
ненавистной Жабой, которая заслонила все окружающее своей жадно хлопающей
пастью.
Даже здесь, у моря, слушая плеск волн, шорох гальки, призывный голос
маяка, Лешка оставался таким же насупленным и настороженным. Он не визжал и
не кричал, барахтаясь в волнах, не бегал и не играл. Только иногда, в туман,
если поблизости никого не было, он тихонько отвечал на голос маяка: