"Петр Иосифович Дубровин. Аннет (Повесть) " - читать интересную книгу автора

грубая сила? Мой порыв сковывало только одно - эта ее фраза "Не мешай мне
выпутываться".
Чем я утешал себя, откуда бралась надежда? Ее единственным источником
была наивная мысль, что скоро мне сравняется семнадцать, я приобрету
некоторые права распоряжаться имуществом, оставшимся мне по завещанию одного
родственника. Ценой конфликта с отцом как моим попечителем по управлению
этим имуществом я надеялся реализовать и даже расширить эти права. Полагал,
что так я завоюю материальную базу для нашей жизни с Аннет. Все остальное
казалось не таким уж трудным: отъезд из Тифлиса, где против нас, конечно,
восстанет общественное мнение и вражда клана, включая моих родителей; жизнь
вдвоем в далеком огромном городе, где мы в качестве тетки и племянника
("Rien de plus naturel!") до поры до времени легко затеряемся среди
миллионов людей; через год я напялю студенческую фуражку, которая смягчит
общественное мнение (гимназист - это смешно, c'est ridicule, студент - уже
нет: студент казался мне тогда персоной, изо всех смертных наиболее
приобщенной к высшим стихиям жизни); еще позже - легальный развод Аннет с
мужем, а в крайнем случае - жизнь без санкции закона, со всею напряженностью
моих творческих возможностей посвященная ей, и наконец, в еще более
отдаленном будущем, - слава, положенная к ее ногам.
Наивно? Что спорить. Но горе тому, кто не был наивен в шестнадцать лет!
Однако коли так, откуда бралось отчаяние, в чем был его источник? В
том, что я все-таки понимал, как неравны силы в ожидающей меня борьбе.
Против нас было все: общество, закон, церковь, семья. Мы были бунтовщиками
против всего, что зовется порядком, и даже против самой природы. Общество
грозило нам нечистым клеймом кровосмесительства, оно отвергло бы нас как
моральных отщепенцев, отказало бы нам в огне и воде. Меня подавлял контраст
между нашим чувством, пронизанным самой ласковой бережностью, таким
незапятнанным и безгрешным, и тем потоком злобы, лжи и клеветы, что должен
был вот-вот обрушиться на нас, утопить в грязи. Я боялся не за себя - я
трепетал за Аннет.
И еще одно приводило меня в уныние. Хотя надежды, о которых я говорил,
были искренни и даже казались мне шедевром трезвой расчетливости, путь от
плана к его исполнению тернист, требуется своего рода сноровка, чтобы
осуществить задуманное, мне надобно вооружиться этим умением к завтраму, а
вернее, сегодня, ведь на востоке уже разгорается день, птицы возвещают его
приход. Между тем я не мог не сознавать, что подобного умения у меня нет.
Мое развитие было сугубо теоретическим, отвлеченнно интеллектуальном, в
практической области я оставался беспомощным ребенком.
Завершая анализ того, что творилось со мной в ту ночь, одну из
последних апрельских ночей 1906 года, я не ведаю, что скажет читатель этих
страниц. Но знаю одно: если мерой человеческого мужества является готовность
противостоять врагу, силы которого бесконечно превышают твои собственные, то
мальчика, ковавшего в ту ночь свое детское оружие, нельзя причислить к
трусам.


***

Горничная Вера привезла трубу. К ней прилагался узкий голубой конверт с
запиской: "Дорогой Пьер! Посылаю Вашу longue-vue, боясь, что она станет