"Савелий Дудаков. Этюды любви и ненависти (Очерки) " - читать интересную книгу автора

считая их эпигонами Некрасова. В целом невысоко оценивал он и поэзию своего
соседа Афанасия Фета (1820-1892), хотя при жизни иногда делал ему
комплименты. (Кстати, Волошин писал о Фете: "Говорят, что он в последние
годы своей жизни с напряженным, болезненным вниманием прочитывал каждый
вновь появлявшийся сборник стихов: ждал идущих на смену"1.
Смены не было. Надсон ему не нравился.) Толстой недурно отзывался о
Полонском (1820-1898), но, правда, тоже при жизни Якова Петровича. Если и
хвалил современников, признавался он впоследствии, то лишь "в среде
литераторов, из учтивости"2.
В 1901 г. Толстой расставил всех по местам: "На моей памяти, за 50 лет,
совершилось это поразительное понижение вкуса и здравого смысла читающей
публики.
Проследить можно это понижение по всем отраслям литературы, но укажу
только на некоторые, более заметные и мне знакомые примеры. В русской
поэзии, например, после Пушкина, Лермонтова (Тютчев обычно забывается)
поэтическая слава переходит сначала к весьма сомнительным поэтам Майкову,
Полонскому, Фету, потом к совершенно лишенному поэтического дара Некрасову,
потом к искусственному и прозаическому стихотворцу Алексею Толстому, потом к
однообразному и слабому Надсону, потом к совершенно бездарному Апухтину..."3
Оборвем цитату, ибо далее в черновике во множественном числе названы Брюсовы
и Бальмонты. С моей точки зрения, Толстой, пусть весьма субъективно, а
подчас и совсем необъективно (что с ним нередко случалось в отношении
братьев-писателей), выстроил историческую линию русской поэзии, где между
признанными классиками расположился самый молодой по возрасту поэт.
"Понижение уровня вкуса читателей" здесь ни при чем: жизнь шла вперед, и
поэтические идеалы и пристрастия вполне сознательно менялись.
Но иногда Толстой противоречил сам себе: однажды, например, посетовал
на недооцененность Тютчева, Фета, Сковороды.4 К евреям-поэтам Лев Николаевич
относился иронически. Однажды Ясную Поляну посетил стихотворец и "талмудист"
Самуил Захарович Баскин-Серединский, подаривший Толстому роскошный
двухтомник своего друга Даниила Ратгауза. Л.Н. заметил по этому поводу, что
"очень любит стихи и особенно "стихи" евреев. Но у него
(Баскина-Серединского. - С. Д.) талант"5. Толстой, кажется, чтил Генриха
Гейне... На бастионах Севастополя он переводил одну из его баллад. Да и в
"Анне Карениной" Облонский читает четверостишие Гейне, а в "Круге для
чтения" приводится цитата из Гейне, повторенная затем в "Путях жизни". В
черновиках программного произведения "Что такое искусство" (1897-1898) Гейне
поначалу числился в разряде "хорошего всемирного искусства", но потом
Толстому это показалось "слишком", и фраза была вычеркнута6.
Мне кажется, что шумный успех Надсона прошел мимо Толстого. Из всего
поэтического окружения Толстого только Плещеев, крестный отец Надсона в
русской литературе, мог замолвить за него словечко. И вряд ли Толстой
отозвался бы на творчество 24-летнего поэта строчкой своего дневника, если
бы не случай. Впрочем, роль Надсона в русской поэзии тем не менее достаточно
заметна. Не следует забывать, что только до 1917 г. вышло 28 изданий его
стихов (тиражами поначалу по 6 тыс. экз., тиражи последних изданий доходили
до 12 тыс. экз.), отдельные стихотворения были включены не только во все
"Чтецы-декламаторы", но и в школьные хрестоматии. Например, для диктанта
предлагалось знаменитое: "Не говорите мне: он умер. Он живет", где сложность
пунктуации являлась камнем преткновения не для одного поколения гимназистов.