"Владимир Дудинцев. Не хлебом единым" - читать интересную книгу автора

в колесе, хоть и столичном. Леонид Иванович не задумывался над тем, что
материальная обеспеченность его на должности начальника управления будет
немного меньше. Он _шел_ на уменьшение зарплаты, это уже было продумано.
Ограничения свободы также его не смущали. "Я везде буду самим собой", -
думал он. Трудности большой руководящей работы не пугали, а, наоборот,
манили его. На этот счет у него была даже теория. Он считал, что нужно
всегда испытывать трудности роста, тянуться вверх и немножко не
соответствовать. Должность должна быть всегда чуть-чуть не по силам. В
таком положении, когда приходится тянуться, человек быстро растет. Как
только ты начинаешь справляться с работой и тебя похвалили разок-другой, -
передвигайся выше, в область новых трудностей, и опять тянись, старайся и
здесь быть не последним.
"Ну что ж, построил комбинат, - слегка прикрыв глаза, думал он под
свист полозьев. - Неплохо поработали в войну, получили знамена, ордена...
И сейчас от уровня передовых не отстаем. Если мне сейчас пятьдесят два...
Три, четыре, пять... Лет тринадцать - это еще приличный резерв!
Прили-ичный!.. Черта с рогами можно сделать за это время!"
Комбинат, похожий на большой город, постепенно вырастая, надвигался на
него, охватывая степь с правого и левого флангов. Пять высоких кирпичных
труб стояли в центре - стояли в ряд, все одинаковой высоты, и все пять
черно дымили. Под ними внизу было видно множество мелких дымов - серых,
красноватых и ядовито-желтых. В стороне чернели башни - градирни, и от них
поднимались крутые облака пара, сияющие среди черных дымов особенно чистой
белизной. Уже были слышны свистки комбинатских паровозиков-кукушек и по
обеим сторонам дороги потянулись одинаковые двухквартирные домики из
белого кирпича, с острыми шиферными крышами - домики соцгорода, когда
Леонид Иванович, очнувшись от своих мыслей, привстал и ткнул пальцем в
полушубок кучера.
- Пройдемся пешочком, Надюша! А? Гляди-ка, погодка!
Сани остановились. Жена Дроздова, подобрав мягкие полы манто,
купленного шесть дней назад в Москве, сошла на чистый, неглубокий и очень
яркий снежок.
- Чудо какой снег! - послышался ее счастливый, молодой голос.
Леонид Иванович немного замешкался. Прорвав дыру в большом картонном
коробе, он доставал оттуда ярко-оранжевые крупные апельсины и рассовывал
по карманам. Потом махнул кучеру и, грубо срывая корку с апельсина,
заспешил к жене. Та спокойно приняла очищенный и слегка разделенный на
дольки плод, и они пошли, наслаждаясь солнечным зимним днем. Дроздов -
маленький, в кожаном глянцевом пальто шоколадного цвета, с воротником из
мраморного каракуля и в такой же мраморно-сизой ушанке. Жена - высокая, с
постоянной грустью в серых глазах, без румянца, но с ярко-розовыми губами
и с большой бархатной родинкой на щеке. Она была в шапочке и в манто из
нежно-каштанового шелковистого меха, в широкоплечем дорогом манто, которое
сидело на ней немного боком. Она все время отставала, и Леонид Иванович
поджидал ее, держа каждый раз в руке новый очищенный апельсин.
Надя была беременна. Дроздов, шагая впереди, щурился, морщил сухой,
желтый лоб, чтобы скрыть радостную улыбку. Люди здоровались с ними,
отступали в сугроб, смотрели в упор - навстречу и вслед. Леонид Иванович
останавливал на каждом взгляд черных, усталых и счастливых глаз. Он знал,
о чем могли говорить эти люди там, сзади, выйдя из сугроба на дорогу: