"Александр Дюма. Графиня де Шарни (Том I)" - читать интересную книгу автора

дофина: они хранили молчание. А молчаливая толпа - это, пожалуй,
пострашнее, чем толпа, выкрикивающая оскорбления.
Зато доносились громкие приветствия: "Да здравствует Лафайет!" - тот
время от времени обнажал левой рукой голову и приветственно взмахивал
правой рукой, в которой сжимал шпагу; и "Да здравствует Мирабо!" - тот
выглядывал из кареты, где, будучи шестым, он был очень стеснен, и,
пользуясь случаем, вдыхал воздух полной грудью.
Таким образом, встреченный молчанием, Людовик XVI слышал, как у него
перед носом аплодировали популярности, для него навсегда потерянной, и
гениальности, которой ему недоставало всю его жизнь.
Жильбер, обычно сопровождавший короля во время его прогулок, и теперь
держался неподалеку; смешавшись с толпой, он шел рядом с правой дверцей
кареты, то есть с той стороны, где сидела королева.
Мария-Антуанетта никогда не могла понять стоицизма Жильбера, которому
заимствованная у американцев жесткость в отношениях придавала еще большую
резкость. Она с удивлением взирала на этого человека: не испытывая ни
любви, ни преданности к своим монархам, он лишь исполнял то, что называл
своим долгом, однако готов был сделать ради них все, что делалось другими
из любви и преданности.
И даже более, потому что он был готов отдать ради них свою жизнь, а
далеко не все любящие и преданные на это способны.
Со всех сторон королевскую карету обступали люди: одни - из
любопытства, другие - приготовившись, в случае необходимости, прийти
августейшим путешественникам на помощь: третьи, весьма немногочисленные, -
имея дурные намерения; помимо этого, по обочинам дороги, проваливаясь по
щиколотку в грязь, шагали торговки и грузчики; время от времени казалось,
что людские волны, пестревшие цветами и лентами, огибали более плотную
волну.
Этой волной оказывались пушка или какой-нибудь фургон, в котором пели
и кричали во все горло женщины, Пели они нашу старинную народную песню:

У булочницы есть деньжата,
Что ничего не стоят ей.

А то, о чем они судачили, было выражением их надежды: "Теперь у нас
будет хлеба вдоволь - ведь мы везем в Париж Булочника, жену Булочника и их
Подмастерье". Королева, казалось, слушала, ничего не понимая. Она держала,
крепко зажав между ног, юного дофина, испуганно глядевшего на толпу, как
только и могут смотреть на нее королевские дети во время революций, что и
происходило на наших глазах с королем Римским, герцогом Бордосским и
графом Парижским.
Следует, однако, признать, что парижская толпа была более
снисходительна и великодушна, ибо она чувствовала свою силу и понимала,
что может, если захочет, и помиловать.
Король следил за происходящим безразличным и тяжелым взглядом.
Ночью он почти не сомкнул глаз; он плохо ел за завтраком; он не успел
расчесать и напудрить волосы; его щеки покрылись щетиной; на нем было
мятое белье - все это представляло его в весьма невыгодном свете. Увы,
король был не из тех, кто может в минуты испытаний проявить характер:
перед трудностями он обыкновенно склонял голову. Он поднял ее лишь