"Александр Дюма. Ночь во Флоренции при Алессандро Медичи " - читать интересную книгу автора

Сбир приподнялся на одно колено и заговорил: в голосе его слышались
стыд и отчаяние.
- Не глумись надо мной, Лоренцино. Я хотел убить тебя, но это у меня не
вышло: ты оказался сильнее... Позови же своих людей, отправь меня на
виселицу, и покончим с этим...
- А это забавно: изволишь распоряжаться здесь как хозяин! - ответил
Лоренцино обычным насмешливым тоном. - Если уж мне пришла блажь сохранить
тебе жизнь, кто может мне в этом помешать, скажи на милость?
- Сохранить жизнь, мне? - проговорил сбир, протягивая руки к юноше. -
Ты можешь пощадить меня?
- Возможно, Микеле Таволаччино, - сказал Лоренцо, особое ударение делая
на имени того, кто только что пытался расправиться с ним.
Тебе известно мое имя? - вне себя от удивления воскликнул сбир. - И
может, даже твоя история, бедняга Скоронконколо!
- Ну, тогда ты понимаешь, Лоренцино?
- Действительно, об этой истории я смутно слышал в Риме, где в то время
жил. Расскажи же мне ее.
- Если ты меня узнал, то, верно, знаешь, кем я был? - спросил Микеле.
- Клянусь Богом, ты был шутом у герцога Алессандро, - ответил
Лоренцино, располагаясь поудобней в кресле, и приготовился слушать.
- Любил ли ты когда-нибудь, Лоренцино?
- Я? Никогда! - отрезал молодой человек холодным, металлическим
голосом.
- А я вот любил, на это мне достало безрассудства. О! Откуда тебе
знать, что это такое: быть всеми отвергнутым, отовсюду гонимым, всеми
презираемым, каким бывает несчастный шут, которого государь, наскучив им,
толкает к своим прихвостням, чтоб те позабавились в свой черед? Откуда тебе
знать, что это такое: вытравить в себе все человеческое и стать просто
вещью, хохочущей, плачущей, корчащей гримасы... вещью, в которую каждый
бьет, извлекая из нее нужный звук, марионеткой, которую всякий дергает за
ниточки... Вот чем я был!.. И в этом мрачном уничижении, средь этой
беспросветной ночи для меня однажды блеснул солнечный луч - меня полюбила
девушка. Это было нежное и прекрасное дитя: юное, чистое, с улыбкой на
устах; самая незапятнанная из лилий была не белее ее чела; вырванный из
нераскрывшейся розы лепесток был не свежее ее щеки. Она меня полюбила!.. Вы
понимаете, монсиньор?.. Меня, бедного шута, бедное одинокое сердце, бедную
пустую голову!.. И тогда во мне пробудились все надежды мужчины: я грезил о
любовном упоении, предвкушал радости семейного очага. Я отправился к герцогу
и попросил его соизволения на мою женитьбу. Он расхохотался. "Жениться,
тебе! - вскричал он. - Тебе жениться?.. Никак ты тронулся в самом деле, мой
бедный шут? Или ты не знаешь, что такое женитьба? Ты заметил, что, с тех пор
как я женат, меня стало труднее развеселить? Не успеешь ты жениться, бедняга
Скоронконколо, как станешь унылым, хмурым, озабоченным; не успеешь ты
жениться, как перестанешь меня смешить. Все, шут, и довольно об этом, а не
то в первый же раз, когда ты заговоришь со мной на эту тему, я прикажу
всыпать тебе двадцать розог". Назавтра я дерзнул вернуться к этому
разговору, и он сдержал свое слово... Я был до крови высечен Джакопо и
Венгерцем. На третий день я опять заикнулся о своем деле. "Ну, вот что, -
изрек он, - теперь мне ясно, что болезнь твоя закоренелая и надобно пустить
в ход сильнодействующие средства, дабы тебя исцелить". И перейдя на тон