"Александр Дюма. Графиня де Шарни (части 4-6)" - читать интересную книгу автора

и, ничего не ответив Бийо, явно не знавшему про несчастье, постигшее
младшего де Шарни, об отсутствии которого он сожалел, сделал фермеру знак
продолжать.
Бийо продолжал:
- Так вот, когда король отправился в Париж, я видел в нем лишь отца,
возвращающегося домой в окружении своих детей. Я шел вместе с господином
Жильбером рядом с королевской каретой, прикрывая ее своим телом, и во весь
голос орал: "Да здравствует король!" То была первая поездка короля, и на
протяжении всего пути спереди, сзади, с боков под копыта его лошадей, под
колеса его кареты сыпались цветы и благословения. Когда мы прибыли на
площадь Ратуши, все обратили внимание, что король уже не носит белую
кокарду, но у него нет еще и трехцветной; и все закричали: "Кокарду!
Кокарду!" Я снял кокарду со своей шляпы и подал ему, он поблагодарил меня и
под восторженные клики толпы прикрепил ее себе на шляпу. Я охмелел от
радости, видя свою кокарду на шляпе нашего доброго короля, и громче всех
кричал: "Да здравствует король!" Я был так восхищен нашим добрым королем,
что остался в Париже. Подходила жатва! Я был достаточно богат, мог
пожертвовать одним урожаем, и, коль мое присутствие здесь могло хоть в
чем-то оказаться полезным этому доброму королю, отцу народа, возродившему
французскую свободу, как мы, глупцы, в ту пору называли его, я, само собой,
решил остаться в Париже, а не возвращаться в Писле.
Урожай же, который я доверил заботам Катрин, почти весь пропал у нее,
похоже, тогда были другие заботы, кроме жатвы... Да ладно, не будем об этом!
А тем временем стали поговаривать, что король вовсе не с чистым сердцем
принял революцию, что сделал он это неохотно и против воли и предпочел бы
носить на шляпе не трехцветную, а белую кокарду. Те, кто говорил так, были
клеветники, что и доказал банкет господ гвардейцев, на котором королева была
не с трехцветной кокардой, не с белой, не с национальной, не с французской,
а просто-напросто с кокардой своего брата Иосифа Второго, с черной
австрийской кокардой. Признаюсь вам, в тот раз у меня опять возникли
сомнения, но господин Жильбер сказал мне: "Бийо, это же сделал не король, а
королева. Она - женщина, а к женщинам надо быть снисходительным". А я до
того верил ему, что, когда из Парижа пришли штурмовать дворец, я, хоть в
глубине сердца и понимал, что нападавшие ни в чем не виноваты, встал на
сторону тех, кто его защищал; ведь это я помчался разбудить господина де
Лафайета (бедняга спал сном праведника) и привел его во дворец как раз
вовремя, чтобы спасти короля. О, в тот день я видел, как господина де
Лафайета обняла принцесса Елизавета; видел, как королева протянула ему руку
для поцелуя; слышал, как король назвал его своим другом, и подумал:
"Ей-Богу, господин Жильбер, похоже, был прав. Ну, не может же того быть,
чтобы король, королева и принцесса королевской крови из одного только страха
выказывали такие знаки внимания господину де Лафайету; конечно, сейчас он
нужен им, но особы подобного ранга, не разделяй они его убеждений, не
унизились бы до лжи". В тот раз я даже пожалел бедную королеву, которая была
всего лишь неблагоразумна, и бедного короля, чья вина состояла только в том,
что он был слаб. Я дал им возвратиться в Париж без меня. У меня были дела в
Версале. Вам известно какие, господин де Шарни?
Шарни вздохнул.
- Говорят, - продолжал Бийо, - что второй их приезд в Париж был не
таким радостным, как первый, и вместо благословений раздавались проклятия,