"Александр Дюма. Графиня де Шарни (части 4-6)" - читать интересную книгу автора

не было ни повода, ни причины прийти в ярость.
Наконец-то такая возможность представилась, и народ не пожелал упустить
ее.
На молитвенный жест старика, на слова, произнесенные им, народ ответил
ревом, в тот же миг бросился на священника и, прежде чем Барнав вынырнул из
мечтаний, повалил того на землю и растерзал бы, если бы королева не
закричала Барнаву:
- Сударь, неужели вы не видите, что происходит?
Барнав поднял голову, бросил стремительный взгляд на океан, в котором
только что исчез несчастный старик и бурные волны которого с ревом кипели
вокруг кареты, осознал, что происходит, и, выкрикнув: "Презренные!" столь
стремительно рванулся вперед, что дверца распахнулась и он непременно
вывалился бы из кареты, если бы принцесса Елизавета, повинуясь первому
сердечному побуждению, не ухватила его за фалду.
- Кровожадные! - выкрикивал Барнав. - Нет, вы не французы! Неужто
Франция, страна храбрецов, стала страной убийц?
Возможно, обращение покажется нам несколько претенциозным, но оно было
в духе времени. К тому же Барнав представлял Национальное собрание, его
устами к народу обращалась верховная власть, и толпа попятилась: священник
был спасен.
Он поднялся со словами:
- Вы сделали доброе дело, молодой человек, спасли мне жизнь. Старик
будет молиться за вас.
И, осенив Барнава крестным знамением, он ушел.
Народ расступился и пропустил его, подчиняясь мановению руки и взгляду
Барнава, который застыл подобно изваянию, воплощающему власть.
Когда старик удалился на безопасное расстояние, молодой депутат с самым
спокойным и естественным видом вернулся в карету, словно даже не
догадываясь, что только что спас человека от смерти.
- Благодарю вас, сударь, - сказала королева.
От этих слов по всему телу Барнава пробежала дрожь.
Мы прошли вместе с несчастной Марией Антуанеттой весьма долгий отрезок
времени и можем сказать, что, наверно, она бывала красивее, но, бесспорно,
никогда не была столь трогательна.
И впрямь, не царствуя как монархиня, она царствовала как мать; слева от
нее был дофин, очаровательный белокурый мальчик, который с простодушием и
беззаботностью, присущей ребенку, перелез с материнских колен на колени
добродетельного Петиона, и тот смягчился до такой степени, что стал играть
его кудрявыми волосами; справа - принцесса-дочь, вылитый портрет матери в
расцвете юности и красоты. У самой же у нее над черными глазами, над бледным
челом, над пышными светлыми волосами, в которых сверкали несколько
появившихся до срока серебряных нитей, говоривших молодому депутату о ее
переживаниях куда красноречивей, чем самые горькие жалобы, как бы
возносился, нет, не золотой королевский венец, но терновый венец страданий.
Барнав созерцал ее царственную красоту, чувствуя, что готов пасть на
колени перед этим гибнущим величием, как вдруг дофин вскрикнул от боли.
Добродетельный Петион счел какую-то проказу мальчика чрезмерной и
достойной наказания, а посему сильно дернул его за ухо.
Король покраснел от гнева, королева побледнела от унижения. Она
протянула руки и подхватила мальчика, стоявшего между коленями Петиона, но,