"Александр Дюма. Царица Сладострастия (Собрание сочинений, Том 58) " - читать интересную книгу автора

не было времени прийти в себя. Мы с Бабеттой перебрались из той части дома,
где жили с сестрами, в покои г-жи де Шеврёз, которыми у нас пользовались
лишь в особых случаях. Церемония венчания проходила в домашней церкви.
Король не любил, когда иностранцев венчали у него. Гостей собралось очень
много. Аббат ди Верруа отказался совершать обряд, сославшись на близкое
родство с женихом. Но дело в том, что он вообще не служил в церкви, а
священнический сан просто помогал ему в тяжелые минуты, - по крайней мере,
он так понимал свое духовное призвание.
После обеда, ужина и всего остального настало время для брачной ночи, и
по обычаю каждому из новобрачных была торжественно вручена ночная рубашка.
Мы остались одни.
Отсутствие опеки было для меня совсем новым ощущением. Господин ди
Верруа проявил себя очень достойным и умным человеком. Я была слишком молода
и неопытна, чтобы самой думать о любви или заставить кого-нибудь подумать о
ней. Однако я убеждена, что та любовь, которую я питала к нему в дальнейшем,
зародилась именно в тот день. Мы долго разговаривали, и я перестала бояться
его; я открыла ему свое детское сердечко, обещала не жалеть о том, что
оставляю здесь, последовав за ним на его прекрасную родину, в Италию, и
выразила надежду, что полюблю его мать так же, как полюбила его. Увы! Я не
подозревала, как далеко заведет меня это обещание и как тяжело будет
сдержать его.
Итак, если не в действительности, то хотя бы в глазах света, я стала
графиней ди Верруа; во мне не осталось ничего от мадемуазель д'Альбер, даже
имени, которое после моего замужества перешло к младшей сестре. Еще
несколько дней меня продержали в Париже, в Версале и Дампьере, показывая то
Одним, то другим придворным. Затем стали поговаривать о том, что пора
складывать сундуки, и был назначен день моего отъезда.
Господин ди Верруа привез с собой весьма большую свиту. Нам предстояло
путешествовать" карете, запряженной шестью лошадьми. Далее следовал экипаж
аббата, а затем - коляска, где разместились мои служанки; нас сопровождало
множество верховых и даже пажи, что во Франции позволялось лишь титулованным
особам, но савойские вельможи не отказались от этой привилегии. Все мои
родные обнимали меня и плакали; мать и даже отец забыли о соблюдении
благопристойности и дали волю чувствам; сестры проливали потоки слез, и, уже
сев в карету, я увидели, как младшая из сестер, девочка шести-семи лет,
бежит ко мне, с большим трудом удерживая в руках Жаклин Баварскую в
праздничном платье - том самом платье, какое на нее надели вдень моей
помолвки, - и с растрепанными волосами. Сестричка попыталась подняться на
подножку, чтобы дотянуться до нас, но, поскольку ей никак это не удавалось,
она стала кричать:
- Послушайте, госпожа графиня ди Верруа, позаботьтесь о Жаклин, умоляю
вас.
Господин ди Верруа тоже вскрикнул, требуя объяснить, что означает эта
сиена.
- О сударь, - взмолилась я, заливаясь слезами, - это Жаклин.
Наверное, интонация, с которой Филиппу Доброму сообщали о несчастьях
подлинной принцессы, была не трагичнее моей.
- О! Зачем нам нужна Жаклин в дороге? - самым серьезным тоном спросил
граф. - Попрощайтесь с куклой, сударыня, и мужественно расстаньтесь с ней.
- Сударь, - ответила я, - сестры отдали мне Жаклин, я увезу ее с собой,