"Александр Дюма. Соратники Иегу (Собрание сочинений, Том 25) " - читать интересную книгу автора

зловонный, радующий взор или мрачный, как рок, в свое время был бутоном, что
корни его порой простираются в далекое прошлое и что он принесет плод свой в
будущем.
В юности человек непосредственно воспринимает время: он любит вчерашний
день, беспечно относится к сегодняшнему и мало заботится о завтрашнем.
Юность - это весна с ее свежими зорями и ясными вечерами. Если порой и
набежит гроза, она разразится, погромыхает и унесется прочь, а после нее
небо станет более лазурным, воздух - более прозрачным, природа - более
пленительной.
К чему размышлять о причинах грозы, которая проносится стремительно,
словно каприз, бесследно, как мимолетная причуда? Не успеем мы проникнуть в
эту метеорологическую загадку, как грозы уже и следа нет.
Но совсем иначе обстоит дело с бурными ливнями, которые к концу лета,
во время уборки урожая, наносят ущерб нашим нивам и в разгар осени
обрушиваются на виноградники. Мы спрашиваем себя, куда они уносятся, мы
допытываемся, откуда они налетают, и доискиваемся средств их предотвратить.
Между тем для философа, для историка и для поэта революций эти
социальные катастрофы, заливающие кровью землю и истребляющие целые
поколения, представляют собой совсем иной предмет размышлений, чем небесные
грозы, что затапливают зрелую ниву или побивают градом спелый виноград, -
другими словами, губят урожай одного года и приводят к потерям, которые,
возможно, будут возмещены в следующем году, если только нас не постигнет
гнев Господень.
Так вот, в былые годы, то ли по забывчивости, то ли по беспечности или
по неведению, - счастлив неуч, горе посвященному! - я рассказал бы историю,
которую намерен поведать вам сегодня, не останавливаясь на том, где
разыгрывается первый эпизод моего романа; я написал бы эту сцену, не
вдумываясь в нее, и упомянул бы о Юге как о любой другой провинции, об
Авиньоне как о любом другом городе. Но сегодня дело обстоит по-иному; для
меня уже миновала пора весенних шквалов: пришло время летних гроз и осенних
бурь. Теперь, когда я произношу "Авиньон", передо мной встают видения, и,
подобно тому как Марк Антоний говорил, развертывая погребальную одежду
Цезаря: "Это отверстие проделал кинжал Каски, сюда вонзился меч Кассия, а
тут - клинок Брута!" - я говорю, разглядывая окровавленный саван папского
города: "Вот кровь альбигойцев! Вот кровь севеннцев! Вот кровь
республиканцев! Вот кровь роялистов! Вот кровь Лекюйе! Вот кровь маршала
Брюна!"
Тут мною овладевает глубокая печаль, и я принимаюсь писать; но с первых
же строк замечаю, что в моей руке уже не перо романиста, а резец историка.
Ну что ж, я готов быть и тем и другим! Любезный читатель, предоставьте
первые пятнадцать-двадцать страниц историку, остальное напишет романист.
Итак, скажем несколько слов об Авиньоне, о месте, где развернется
первый эпизод нового романа, предлагаемого нами публике.
Быть может, прежде чем вы начнете читать наше повествование об
Авиньоне, вам стоит пробежать глазами нижеследующие строки местного историка
Франсуа Нугье.

"Авиньон, - говорит он, - город, знаменитый своей древностью,
процветающий благодаря своей торговле и прославленный по всей земле,
живописно расположен, защищен величественными крепостными стенами, ласкает