"Александр Дюма. Женщина с бархоткой на шее ("Тысяча и один призрак") (Собрание сочинений, Том 35) " - читать интересную книгу автора

принялся прорубать отверстие в том месте, где, как он предполагал, должно
было находиться неведомое существо. На пятом или на шестом ударе топора из
дерева потекла кровь - вот так же под ударами Танкредова меча текла кровь из
очарованного леса Тассо. Но не прекрасная воительница представилась его
взору - то была огромная жаба, заточенная в дереве, куда ее, вне всякого
сомнения, занес порыв ветра в те времена, когда она была величиной с пчелку.
Сколько же лет прожила она там? Двести, триста, а быть может, и все пятьсот.
Она была шести дюймов в длину и трех в ширину.
В другой раз дело было в Нормандии, в то время, когда они с Тейлором
совершали чудесное путешествие по Франции; он зашел в церковь и увидел: под
сводами ее висели гигантский паук и огромная жаба. Он обратился к одному
крестьянину с просьбой объяснить ему, что это за странная пара.
Старый крестьянин подвел его к одной из плит этой церкви, на которой
был изображен лежащий рыцарь в доспехах, и рассказал ему следующую историю.
Жил этот рыцарь баронского рода в старину, и оставил он по себе в том
краю такую страшную память, что даже самые отважные люди обходили его
могилу, чтобы не наступить на надгробную плиту, - и отнюдь не из почтения, а
от страха. Над могилой, во исполнение обета, данного этим рыцарем на
смертном одре, день и ночь должна была гореть лампада: умирающий позаботился
отказать на благочестивые цели сумму, более чем достаточную для покрытия
подобного расхода.
В один прекрасный день, вернее, в одну прекрасную ночь, кюре, которому
почему-то не спалось, увидел из окна своей комнаты, выходившего на церковь,
что огонек лампадки меркнет и гаснет. Он решил, что это случайность, и не
придал тому большого значения.
Но на следующую ночь, когда он проснулся часа в два, ему захотелось
удостовериться, горит ли лампада. Он встал с постели, подошел к окну и
убедился de visu [Своими глазами (лат.)], что церковь погружена в полный
мрак.
Это происшествие, случившееся дважды за сорок восемь часов, становилось
серьезным. На рассвете кюре позвал сторожа и просто-напросто обвинил его в
том, что он поливает маслом свой салат, вместо того чтобы подливать его в
лампаду. Сторож поклялся всеми святыми, что уже пятнадцать лет он имеет
честь быть церковным сторожем и все эти пятнадцать лет каждый вечер
добросовестнейшим образом наливает в лампаду масло и что это не иначе как
проделка самого злого рыцаря: он мучил людей при жизни и теперь, через
триста лет после смерти, опять начал мучить их.
Кюре сказал, что вполне верит сторожу, но, тем не менее, желал бы
присутствовать вечером при наполнении лампады; и вот, когда стемнело, в
присутствии кюре масло было налито и лампада затеплилась; тогда кюре
собственноручно запер церковь, положил ключ в карман и пошел домой.
Дома он взял молитвенник, сел в большое кресло у окна и, глядя то в
книгу, то на церковь, стал ждать.
В полночь он увидел, что свет, горевший в витражах, побледнел, померк и
наконец погас.
История была странная, загадочная, необъяснимая, и бедняга-сторож не
мог иметь к ней никакого отношения.
Кюре пришло в голову, что в церковь забрались воры и украли масло. Но
если преступление было совершено ворами, то оставалось предположить, что эти
молодцы, ограничивавшиеся кражей масла и не трогавшие священных сосудов,