"Маргерит Дюрас. Любовник" - читать интересную книгу автора

и не представляла, что мне удастся избежать математики, я была счастлива -
пускай мать хоть на что-то надеется. Я видела, как она день за днем
устраивает будущее своих детей и свое собственное. Однако настал день, когда
она не могла уже строить грандиозные планы для сыновей, и тогда появились
другие проекты, она изобретала новые варианты, но они отвечали все той же
цели - заполнить, обеспечить наше будущее. Помню, она говорила о
бухгалтерских курсах для младшего брата. И об Универсальной школе - каждый
год, с самого детства. Надо наверстать упущенное, говорила мать. Это
продолжалось три дня, не больше. Не больше. Потом мы переезжали, и разговоры
об Универсальной школе прекращались. На новом месте все начиналось сначала.
Мать продержалась десять лет. Ничто не могло ее сломить. Младший брат стал
скромным бухгалтером в Сайгоне. Школы Виоле[1] в колониях не было, поэтому
старшему брату пришлось отправиться во Францию. Он жил там несколько лет,
якобы посещая школу Виоле. Но на самом деле не учился. Я думаю, мать об этом
знала - ее не проведешь. Но у нее не было другого выхода - следовало во что
бы то ни стало отлучить этого сына от двух других детей. На несколько лет он
выпал из семейного круга. А мать в его отсутствие купила концессию. Ужасная
затея, но у нас, двух оставшихся детей, больший ужас вызвал бы, наверное,
только вечно маячащий под окнами убийца, убийца детей, бандит с большой
дороги, подстерегающий жертву в ночи.

Мне часто говорили: ты выросла под слишком жарким солнцем, в этом все
дело. Но я не верила. Говорили еще: дети, растущие в нищете, рано начинают
задумываться. Нет, и это не совсем так. Я видела в колониях опухших от
голода детей, похожих на маленьких старичков, но мы-то - нет, мы не
голодали, мы были - белые дети; нас мучил стыд, ибо порой приходилось
продавать мебель, но мы не голодали; у нас был бой-слуга, и ели мы - да,
надо признаться, иногда мы ели всякую гадость, жесткое, невкусное мясо птиц
или даже кайманчиков, но его готовил бой, а иногда мы отказывались есть,
могли позволить себе такую роскошь - отказаться от еды. Нет, когда мне было
восемнадцать лет, что-то произошло, и мое лицо разительно изменилось. Должно
быть, ночью. Я боялась самой себя, Бога. Днем я боялась не так сильно, и
смерть не казалась мне столь устрашающей. Но и днем мысли о смерти не
оставляли меня. Я хотела убить, убить старшего брата, да, я хотела его
убить, раз в жизни одержать над ним верх и потом смотреть, как он будет
умирать. Я должна была отнять у матери предмет ее любви, наказать ее за то,
что она любила его столь неистово и напрасно, а главное, я должна была
спасти младшего брата, моего малыша, спасти его от гнета чужой жизни,
слишком живой жизни старшего, не дававшей младшему жить, спасти от мрака,
заслонявшего ему свет, преступить закон, провозглашенный старшим братом и
воплощенный в нем, зверский закон, воплощенный в человеке, превращавший
каждый миг существования младшего в сплошной ужас, в ужас перед жизнью, И
вот однажды ужас добрался до самого сердца и убил мальчика.

Я и раньше много писала о моей семье, но тогда и мать, и братья были
еще живы, и я могла только кружить вокруг да около, не доходя до сути.
Истории моей жизни нет. Ее не существует. Никогда не было исходной
точки. Нет и жизненного пути, четко прочерченной линии. Только обширные
пространства, и хочется, чтобы все поверили, будто там кто-то есть, но это
неправда, там нет никого. Я уже описала более или менее подробно историю