"Феликс Дымов. Полторы сосульки" - читать интересную книгу автора

Ну, а мы, наблюдатели-ледовики, по очереди болтаемся внутри нее и вместе с
ней...
Жанна сжала мой локоть и указала на неторопливого седого человека с
пришаркивающей и чем-то знакомой мне походкой. После трехлетнего
затворничества все в мире выглядит одинаково знакомым. Или одинаково
незнакомым. Но этого человека, я, по-моему, никогда не видел, клянусь
Источником, и вопросительно поднял бровь.
- Это же Ермилов! - укоряет жена.
- Вот так да! Не узнать Ермилова! - бормочу я без тени смущения, не
представляя себе, кто такой Ермилов. Льды великие, да мало ли Ермиловых на
свете? С одним, помнится, я даже в школе учился. Но это не тот. Не мой.
Мой лет на сорок моложе. Да и не похож.
Фамилия между тем рождает невнятные воспоминания. Головная боль. Бум.
Бревно под чешками гладкое, скользкое, чуть дрожит. Стараясь поустойчивее
утвердиться, припечатываю ступню. Напротив пританцовывает вертлявый,
конопатый, обезьянистый - его всю перемену никто не может сбить. Вся
надежда на меня, бугая. Снежанка среди зрителей болеет молча, вроде бы
нехотя. И неизвестно, за кого. А вот Кутасова - та глаза зажмурила и
колдует на весь зал:
- Ну, Лыдик же! Ну, родненький! Ну, дай ему!
Эх, любую бы половинку этой фразы - да в Снежанкины уста!
Позади каждого из нас - подмена. Правда, за мной целая вереница, а за
обезьянистым один Митька-Мезон, да и тот безнадежно заскучал. Если уж я
этого непобедимого не достану, фиг Митьке выгорит сегодня хоть с
кем-нибудь сразиться. Я один могу... И мне никак нельзя уступить. Ведь
среди зрителей Снежана!
Балансирую левой рукой, обманные движения делаю тоже левой, правую берегу
для удара. Мимо пролетает ладонь моего друга-соперника. Отклоняюсь. Теперь
чуть толкнуть в незащищенное плечо...
Зачем-то я поднял глаза. Знал, что на Обезьяныша нельзя смотреть, все
время остерегался. И вот забылся, взглянул. И поплыл в растерянности:
передо мной качалось в воздухе мое собственное лицо - закушенная губа,
взъерошенная бровь, мокрая челка, капельки пота на переносице. А я уже
ничего не могу поделать. Толкнул себя. Себя! Потерял равновесие...
И со всего маху шибанулся головой в бум.
Бум-м! Тихое гудение в долгой-предолгой ночи.
И меня снова, в точности как тогда, в шестом классе, окутал мрак. С трудом
выдираюсь из него. И осознаю себя сидящим на скамье на Семейной
набережной. Видимо, несколько минут пути я упустил. Нет ни кофейных
автоматов, ни Ермилова. Жанна, ничуть не обеспокоенная, живо повествует
про Отелло. Бедняжка, она не догадывается, что я убегал от нее в детство!
После дрейфа я еще не вернулся к норме - полностью воспринимать
человеческую речь. Выхватываю отдельные фразы. И то, чувствую,
зашкаливает. Зря Жанна про Отелло. Отелло сейчас нам ни к чему, не
умещается он во мне, хоть заледеней! Мавр связан с голым солнцем, с небом,
от которого я отвык... Вышел вчера на балкон. И отступил: показалось,
сиолитовая решетка вот-вот растает на жаре как ледяная, и я рухну с
пятисот сорокового этажа...
Не знаю, на каком этаже Семейная набережная. На третьем. Или на сотом.
Город выстроен каскадами, все его мостики-карнизы-террасы утопают в