"Феликс Дымов. Полторы сосульки" - читать интересную книгу автора

деревьях. Ни один ярус не затеняет расположенного ниже. По вполне
натуральным склонам и пандусам хорошо зимой скатываться на санках. А-то и
просто кубарем, на чем повезет.
На скамье у парапета пусто, неощутимый вихрь гоняет по сиолиту белый
лепесток. Следом, со всхлипом засасывая воздух, семенит урна. За нашими
спинами дышит и светится река. Над головами тлеют желтые каштановые свечи.
В точности такие, как сосульки Зыбучего плато. Округлые, упитанные,
свисали они с жадного пористого потолка, сквозь который каверна
просачивалась без остатка. Пол дыбился, скручивался, грозил сомкнуться с
потолком. И я метался, пригибаясь, чтобы не сбить сосульки шлемом
(почему-то мне казалось в тот момент чрезвычайно важным - не сбить
сосульки!), лихорадочно зашвыривал разбросанные вещи в танк...
Оттопырив "сковородничком" нижнюю губу, Жанна дохнула на полировку
парапета, пальцем вывела на затуманенной глади: "Мир в себе!".
МИР В СЕБЕ. Девиз ледовиков.
Потому что каждая каверна - это индикатор тайны, вещь в себе, переворот в
физике изученного-переизученного льда. Гляциологи лишь руками разводят
из-за его сумасшедшей упругости и прочих несуразных свойств. А у нас и на
это времени не остается. Шутка ли, пятьсот семьдесят две каверны за
одиннадцать лет! Это же пятьсот тридцать четыре дрейфа, семь пропавших без
вести наблюдателей, два испарившихся робота класса "Мохо" и километровая
воронка на месте стационарной зимовки Антар. Это по меньшей мере тысяча
тайн, включая самую главную - Источник, невесть откуда взявшийся,
пускающий раз в неделю пузыри...
А еще потому, что ледовики уносят с собой в дрейф всю-всю нашу Землю. Вот
и получается МИР В СЕБЕ.
У Снежанки красивая редкая фамилия: Белизе. Она не захотела ее менять.
Кожа у Снежанки на щеках и на шее белая, просвечивающая. Зато глаза
черные, с тяжелым влажным высветом. И волосы черные, электрические:
проведешь ладонью - в ладони горсть искр. До шестого класса я притягивал
из-под парты магнитом ее косички, и они послушно ползли ко мне как живые.
А в шестом классе я нечаянно заглянул в ее глаза.
Ночь перед вылетом к Источнику выдалась душная, синяя, разрываемая
телевизионными проблесками далеких зарниц. Не ощущалось никакого движения
воздуха - как в аквариуме. Пахло нахохленными деревьями и грозой. Тучи
цепляли боками распахнутое окно, оставляя в комнате быстро тающие клочья
тумана. Но свежести не несли. Даже подушка была жаркая и тяжелая. Я
ткнулся носом в сгиб Жанниного локтя, перламутрово белеющего в темноте.
Кожа у Жанны всегда сухая и прохладная. Сам я обливался потом и все
отодвигал и отодвигал от жены свое липкое тело.
- Закрой окно, молния влетит! - попросила Жанна.
- И застанет тебя в таком виде... - Я тихо провел пальцем по ее ключице.
Груди у Жанны маленькие, по-восточному широко расставленные, ложбинка
между ними едва угадывается. Темно. Но мне сейчас достаточно и света
зарниц.
Жанна распрямила руку, впадина на внутренней стороне локтя пропала. А кожа
перламутровая, прохладная, со слабым мятным привкусом...
- Прожили старик со старухой шесть лет и два месяца, и не дал им бог
детей. -Жанна повернула ко мне тревожное лицо, опахнула ресницами
бездонный, с тяжелой искрой взгляд. - "Слышь, старый, - говорит бабка, -