"Феликс Дымов "Слышу! Иду!"" - читать интересную книгу автора

движений, расписал партитуру шекспировских пьес. На любой вкус. На любое
прочтение. И озвучил ею память каждой клеточки своего тела, каждой мышцы...
Знали бы обо всем этом завистники!.. Когда наконец Моричев добился
роли - проходной роли нищего в "Двух веронцах" - о нем заговорили
специалисты. В "Короле Лире" он уже играл роль шута...
Ого, куда занесли воспоминания! Теперь для полноты чувств сдвинуть
время еще на десяток лет назад, пробудить память о первом школьном
спектакле с его участием - и ажур на сегодня! Как по воле не давшего ему
слов автора стоял на сцене дурак-дураком, пока два уличных вожака рядом
выясняли отношения. От нелепости и неумения хоть чем-нибудь занять руки,
Гелька засучил, затем раскатал рукава - будто собирался ввязаться, да не
рискнул. Находка окрылила, показалось, теперь он всегда сумеет отыскать
свое движение. Не тогда ли он всерьез вообразил себя артистом? Или позже, в
Сонной пещере, когда Арька Дибреццио, обрушив истончившийся пласт сланца,
съехал вместе с ним в расщелину, угодил подошвой спелеокомбинезона в горную
смолу и приклеился намертво, а он, Гелька, новичок под землей, вызвав
"скорую пещерную", битых два часа скакал метрах в трех поодаль, беспощадно
освещенный атомным .фонарем, нес какую-то несусветную чушь, ходил на руках,
даже ревел на пару с эхом душераздирающую оперную арию сборщика кометной
пыльцы! Все два часа Арька хохотал как сумасшедший, лишь иногда, делая
чудовищные усилия, шептал сквозь икоту: "Беги, дурак! Оба заснем... Оба
погибнем..." Но Гелька не слышал, не позволял себе услышать. Когда его,
гримасничающего, уже в судорогах и корчах, сгребли спасатели и, изнемогая
от хохота, отворачиваясь от уморительных, бешено меняющихся на лице
клоунских масок, волокли наружу, он продолжал ничего не слышать. Следом
несли мгновенно сморенного сном Дибреццио. Врачи не могли поверить, что
можно было продержаться столько времени в пещере-ловушке, где уже через
четверть часа сон становится необратимым...
Почувствовав, как истерическая гримаса снова непроизвольно взламывает
лицо, Гельвис перешагнул символический поребрик, отделяющий медленную
прогулочную дорожку от газона, сбежал по откосу к парапету, точнее, к тому
месту, где в набережную вдавалась лагунка. Под воду каскадом уходила
лестница. На пологой со скругленным ребром ступеньке, купая в воде босые
ноги, сидела скуластая рыжая девчонка - кормила с ладони креветками
дельфина. Дельфин косил озорным главой, улучал мгновение, пятился, внезапно
нырял и щекотал носом девчоночьи пятки, от чего оба одинаково счастливо
взвизгивали.
Моричев смочил кончики пальцев, с силой провел ладонями по щекам,
будто снимал невидимую паутину, отряхнул с рук в воду тяжелые брызги - так
экстрасенсы сдирают с себя отработанный эмоциональный режим. Ух, как
взвился, как отлетел в сторону и зафыркал бедняга-дельфин - истинный
экстрасенс! Для него наши резкие перепады эмоций - все равно как
чувствительному собачьему носу запах табака. Дельфин что-то проверещал
девчонке и, громко шлепая скользким телом о волны, унесся прочь.
Гельвис наклонился к воде, подождал, пока водная гладь успокоится.
Маленькое подвижное личико глянуло на него из первобытного зеркала, Острый
носик. Вздернутая верхняя губа, приоткрывающая неровные крупноватые зубы.
Подобранные сухие щечки в морщинках. Колкий подбородок. Если б не быстрые
удивленные глаза, пожалуй, смахивало бы на чуть оскаленную ласковую
мордочку домашнего грызуна ("Мышка-мышка, не вешай хвостик; привяжем