"Феликс Дымов. Полторы сосульки (Сборник)" - читать интересную книгу автора

Ромка зашевелился, высунул сквозь дверцу голову и плавными извивами
потянул свое длинное тело сначала на приемник, потом мне на руку и на
плечо. Он любил тяжелым зеленовато-черным галстуком повиснуть у меня на
шее, и два оранжевых пятнышка ложились обычно туда, где полагалось быть
сверхмодному узелку. Но сегодня он полз и полз и, едва выпростав из клетки
хвост, вдруг неуловимым броском без толчка прянул в воздух. Упругая лента -
воплощенная отточенность и грация - перелетела комнату, скользнула над
нашим диваном и бесшумной черной молнией вонзилась в святой лик
Николы-чудотворца. Я никогда не подозревал, что длинное ужиное тело - итог
миллионолетней эволюции, которая довела приспособляемость вида до
умопомрачительного совершенства, убив этим в нем саму возможность
дальнейшего развития, - я никогда не подозревал, что ужиное тело обладает
такой огромной силой. Ромка вмазался, вложился в портрет, изломав и скомкав
себя, как вкладывается - колено в колено - подзорная труба. Мы не угадали в
Ромке преданности, переведя на понятный нам язык взаимоненавистнических
отношений странное Ромкино поведение. А он, вооруженный могучим инстинктом
- этой бесконечной памятью поколений, наделенный изощренными, недоступными
человеческому восприятию органами чувств, всем опытом многовековой борьбы
за существование, - он уловил какую-то подозрительную враждебность в
пронзительном взгляде Николы. И поступил так же, как поступали до него
миллиарды змей: атаковал.
Вот тогда мне и стало жутко. Что же такое прояснилось для Ромки с его
инфракрасным зрением? И что все-таки с такой силой бросило его на икону,
-хотя змеи никогда не охотятся на неподвижные предметы, тем более -
неодушевленные?
Я снял своего "святого" со стены, повертел так и эдак. Икона как
икона. Святой как святой. Обыкновенный чудотворец. Семисотлетний шалун со
странной привычкой не зябнуть и не отводить глаз. Загадка, которую я не мог
отгадать...
И тогда я решился: завернул Николу в старую газету и понес к другому
знакомому мне чудотворцу, Сережке Троянцу. Сережкино прозвище говорит само
за себя... и ничего не говорит. Потому что, по нашему мнению, он был
искусен, как житель древней Трои: знал и умел всё. То есть рисовал. Писал
стихи. Фотографировал. Сочинял. Но лучше всего играл - играл человека,
который знает и умеет всё. И в этом ему не было равных: блестящий
импровизатор, он мог выдумать что угодно - от падежей несуществующего языка
до шкалы для еще не открытого состояния материи. Он знал толк в живописи.
Но даже если б он никогда о ней не слышал, мне больше не к кому было
обратиться.
С этого момента и начинается вторая жизнь Николы. Вернее, не Николы, а
"Фантастической гравюры", как теперь с нашей легкой (по невежеству!) руки
называют ее все специалисты. Или, еще вернее, и Николы, и "Фантастической
гравюры". Поскольку неожиданно для нас обоих мы стали первооткрывателями
еще одной, самой уникальной в мире картины.
Сережка Троянец выставил против иконы всю свою дьявольскую
изобретательность, а также многочисленных друзей: художников, химиков и
даже одного криминалиста. Икону фотографировали через все мыслимые фильтры.
Просвечивали рентгеновскими и ультрафиолетовыми лучами. Рассматривали в
микроскоп каждый мазок кисти. Мне кажется, хотя это до сих пор от меня и
скрывают, ее варили в кастрюле и выпаривали на медленном огне. В общем,