"Борис Дышленко. Что говорит профессор" - читать интересную книгу автора

профессора далеко не во всем совпадали с нашими. Это не значит, что мы
ничего не признавали, кроме танцевальной музыки. Все мы люди образованные,
специалисты в своей области, но и помимо этого не чужды культуре. Кому не
бывает приятно задуматься под квинтет Моцарта или "Хоральную прелюдию"
Баха? - и мы задумывались, тем более, что было о чем. Или погрустить под
вальсы Шопена... Меньше мы любили Стравинского и Прокофьева, но и этих мы
приучились слушать через какое-то время. Спустя два-три года после начала
прослушивания нас перестали раздражать Шенберг и Веберн, но профессор в
порядке "отдыха" иногда слушал таких композиторов, среди которых даже
Штокгаузен показался бы слишком академичным и старомодным. Мы уже потом
узнали, что и как называется, от одного музыковеда, но пристрастие
профессора к авангарду часто нас утомляло. Эти длинные музыкальные "паузы"
наступали где-то в середине дня, а потом занимали еще час перед сном,
после работы. И все-таки все бы это было терпимо, но тут музыка иногда
стала накладываться и на монологи профессора - что такое?! неужели он
пишет под музыку? Мы предположили, что профессор в целях конспирации
глушит свои монологи пластинками, а сам... ну, может быть, затыкает уши
ватой? Но против последнего говорил тот факт, что музыка начинала иногда
звучать и среди ночи, когда профессор уже давно спал, - мы специально
сделали несколько ночных записей, чтобы это узнать. Более того, она стала
иногда включаться во время его отсутствия, что могло быть объяснимо только
специальным стремлением дурачить нас: поставить какое-нибудь реле, это не
трудно сделать. Мы решили проверить такую возможность и для этой цели
опять навестили квартиру профессора, выбрав момент, когда он был в
отлучке, а музыка звучала. Мы не нашли никакого устройства, и
проигрыватель не работал, и в квартире вообще не было никакой музыки, но
все это время и то время, что мы там находились, она (это уже ни в какие
ворота не лезет!) записывалась на магнитофон. Наши разговоры в квартире
вместе с музыкой попали на пленку, но мы так и не обнаружили ее источника.
На всякий случай мы в ходе нашего визита испортили профессору
проигрыватель, но это, конечно, ничего нам не дало - в дальнейшем музыка
все так же появлялась, когда хотела. Теперь уже не один оператор, а целая
группа занималась тем, что отфильтровывала профессорские монологи от этой
музыки, существовавшей, видимо, только для нас, потому что больше никто,
включая и жильцов этого дома, ее не слышал. Было такое впечатление, что
она существует в этом доме, как в эфире, но кто и откуда ее передает,
оставалось невыясненным. Заводила, обладавший одним замечательным талантом
задавать самые неординарные вопросы не только другим, но и себе, подошел к
этой загадке с другой стороны. Он связался с одним музыковедом, крупным
специалистом в области современного авангарда, и все мы вместе в течение
нескольких дней прослушивали эту какофонию. Музыковед был озадачен не
менее, а может быть, и более нас. В конце концов он заключил, что это,
несомненно, авангард, но не только никогда им доселе не слышанный, а что
еще интересней, он, музыковед, не может найти ему аналога ни в
отечественной, ни в зарубежной современной музыке. "Не могло же это
возникнуть на пустом месте!" - удивлялся музыковед. Еще он сказал (но мне
кажется, что здесь он противоречит самому себе), что в этой музыке, в
самой ее логике, угадывается национальная традиция. Он оговорился, правда,
что когда дело идет об авангарде, трудно вообще говорить о традиции, и в
данном случае он не может указать хоть сколько-нибудь определенного