"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

бросала искусною рукою челночок по основе.
- Госпожа! - воскликнула черная рабыня, осклабившись; и когда бедная
одинокая женщина прервала работу и взглянула на нее вопросительно, старуха
подала ей поднятую розу.
Сирона взяла цветок, сдула с него пыль, расправила пальцами нежные
лепестки и сказала:
- Другой раз не поднимай цветов. Ты ведь знаешь Фебиция, а если кто
другой это увидит, то пойдут толки да пересуды.
Рабыня пожала плечами и отвернулась; Сирона же подумала: "Поликарп,
однако, красивый и милый человек, и таких больших и задушевных глаз, как у
него, я ни у кого не видала; жаль только, что он все говорит про свои планы
и рисунки и фигуры, словом, все про такие серьезные вещи, до которых мне нет
никакого дела!"

ГЛАВА VII


Когда на следующий день солнце перевалило за полдень и жар начал
спадать, Ермий и Павел уступили желанию Стефана и повели его, так как он
чувствовал себя значительно бодрее, посидеть на вольном воздухе.
И вот анахореты уселись друг возле друга на низеньком камне, на котором
Ермий приготовил мягкое сиденье для отца, наложив высокий ворох свежей
травы.
Оба глядели вслед юноше, который, взяв лук и стрелы, пошел на гору,
чтобы застрелить козерога, так как, по предписанию Петра, для больного нужна
была питательная пища.
Оба молчали, пока охотник не скрылся из виду. Тогда Стефан сказал:
- Как он изменился за время моей болезни! Ведь, кажется, не так давно
еще я видел его при дневном свете, а между тем мальчик как будто стал
взрослым мужчиной. Какая самоуверенная поступь у него появилась!
Не поднимая глаз, Павел пробормотал что-то, соглашаясь со Стефаном.
Ему припомнилось, как они упражнялись в метании диска, и он подумал:
"Верно, у парня на уме палестра; он уже и мыться начал; а когда он вчера
вечером возвращался из оазиса, то шел точно юный атлет".
Тогда только дружба бывает истинной, когда двум друзьям приятно быть
вместе даже при обоюдном молчании.
Стефан и Павел молчали, и все-таки между ними было какое-то невидимое
общение, в то время как они оба глядели на запад, куда склонялось солнце.
Глубоко под ними сверкала в густой зеленоватой синеве полоса Чермного
моря, ограниченная нагими прибрежными горами, сиявшими в яркой золотистой
желтизне. А тут же возле них поднималась зубчатая вершина исполинской горы,
которая, как только солнце за нею скрылось, заблистала точно в венце из
огнистых рубинов. Пылающий алый цвет разлился по западному небосклону,
легкие покровы тумана начали обвивать прибрежные горы, серебристые тучки на
ясном небе нежно зарумянились, подобно молодым розам, а береговые холмы
засветились в фиалковой синеве аметистов.
В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, ни один звук не
нарушал торжественной тишины вечера.
Уже только когда море начало все более и более темнеть, когда угас
яркий блеск на вершине горы и на западе, и ночь стала расстилать свои тени и