"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

по-видимому, выражалось только поклонение ей. А затем его смелый прыжок к
ней в окно, и его страстный пыл! "Это любовь", - подумала она. Щеки ее
пылали, и когда Ермий схватил ее руку и припал к ней губами, она не
остановила его, пока голос Дорофеи не заставил ее вспомнить о достойной
женщине и о детях, а затем и о собственных далеких братьях и сестрах.
Как очистительная струя, разлилась мысль о всех этих чистых душах в ее
смутившейся душе, и в уме ее мелькнул вопрос: чем была бы я без этой семьи,
и неужели этот рослый влюбленный парень, который недавно еще стоял перед
Поликарпом точно школьник, стоит того, чтобы я ради него утратила право
смотреть им открыто в глаза? И она строго и решительно оттолкнула от себя
Ермия, который в первый раз осмелился приблизиться губами к ее благоухающим
золотистым волосам, и приказала ему вести себя скромно и отпустить ее руку.
Она говорила тихо, но с такой решительностью, что юноша, приученный к
послушанию, без малейшего сопротивления вышел в другую комнату, куда она его
толкнула.
Там стояла на столе горящая лампа, а на длинной скамье у боковой стены,
отделанной пестрой лепниной, лежали одеяние, шлем, начальнический жезл и
прочие принадлежности вооружения, которые Фебиций снял с себя перед уходом
на праздник Митры, сменив их одеждой посвященного, удостоившегося степени
льва.
Увидя перед собой Сирону при свете лампы, во всем блеске красоты и с
раскрасневшимися щеками, юноша почувствовал, как сердце его опять сильнее
забилось, и, снова ободрившись, он простер руки, чтобы привлечь ее к себе;
но Сирона увернулась от него, стала за стол, оперлась руками на доску и,
укрывшись таким образом точно за щитом, начала благоразумными, почти
материнскими словами укорять Ермия за его слишком вольное, дерзкое и
неблагопристойное поведение.
Знаток женского сердца только улыбнулся бы при этих словах, из этих уст
и в такой час, но Ермий покраснел, потупил глаза и не мог ответить ни слова.
С галлиянкой же произошла большая перемена. Она очень возгордилась
своей добродетелью, одержанной над собою победой и, восторгаясь блеском
собственного превосходства, пожелала, чтобы и Ермий почувствовал и признал
его.
Она начала толковать ему, сколько лишений и страданий приходится
переносить ей здесь в оазисе, а потом свела речь на добродетель, и на
обязанности женщины, и на испорченность и дерзость мужчин.
Ермий, говорила Сирона, нисколько не лучше других, и потому что она
была добра к нему, он уже и вообразил, что имеет чуть ли не право на ее
расположение. Но он очень ошибается, и если бы только двор был свободен, она
уже давно указала бы ему на дверь.
Молодой отшельник, однако, уже едва слушал ее, все его внимание
обратилось на лежавшее перед ним вооружение Фебиция, давшее вдруг иное
направление его страстно возбужденным чувствам.
Невольно протянул он руку к блестящему шлему и перебил вдруг свою
прекрасную наставницу вопросом:
- Можно надеть?
Сирона расхохоталась и воскликнула весело и совершенно изменившимся
тоном:
- Возьми его, возьми! Тебе очень хотелось бы стать воином? Да как он
тебе идет! Сними-ка свою гадкую шубу и дай посмотреть, каков будет анахорет