"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

в наряде центуриона!
Этого не нужно было повторять Ермию.
Он начал надевать на себя вооружение галла, а Сирона помогала ему.
Как мало мы, люди, должно быть, находим в себе хорошего! Как иначе
объяснить то удовольствие, с которым мы с ранних лет любим переряживаться,
то есть отказываться от собственной личности, стараясь казаться другой, от
которой заимствуем внешний вид! Это трудно объяснимое удовольствие
свойственно и ребенку, и мудрецу, и строгий человек, который вздумал бы
осуждать его, не был бы мудрецом, ибо, кто совершенно отказывается от
дурачества, тот будет дураком тем вернее, чем менее считает себя таковым.
Даже возможность переряжать других имеет необычайную прелесть, особенно для
женщин. Часто возникает вопрос: кто чувствует большее удовольствие,
служанка, которая наряжает свою госпожу, или пышно разряженная госпожа?
Сирона была охотница до всякого рода переряживаний.
Дети и внуки сенатора любили ее в немалой степени и за то, что она
охотно и весело позволяла им увешивать и убирать себя пестрыми платками,
лентами и цветами и в свою очередь умела придумывать для них самые странные
наряды.
Как только она увидала Ермия в шлеме, в ней разыгралась охота
продолжать переряживание, начатое им самим.
С добродушнейшей старательностью поправила она на нем тунику, помогла
ему застегнуть панцирь и укрепить меч.
Во время этой работы, при которой анахорет оказывался довольно
неловким, часто раздавался ее веселый и приятный смех.
Когда же он, что тоже случалось довольно часто, пробовал схватить ее
руку, она шлепала его по пальцам и бранила в шутку.
Застенчивость Ермия мало-помалу исчезла в этой веселой игре, и он начал
рассказывать ей, как ему опротивела одинокая жизнь на горе. Он не умолчал,
что сам Петр советовал ему попытать свои силы в мирской жизни, и что он, как
только отец выздоровеет, сделается воином и будет совершать славные подвиги.
Она соглашалась с ним, хвалила и ободряла его. Потом она начала делать
ему замечания по поводу неумения держать себя, показывала с комическою
важностью, как надо воину стоять и ходить, называла себя его командиром и
забавлялась, глядя, с каким усердием он старался исполнять ее указания.
В такой игре проходили часы.
Ермий был в восторге от своего военного наряда, от ее присутствия и от
надежды на будущие подвиги; Сироне же было так весело, как бывало разве
только при игре с детьми, и даже дикий крик Мириам, принятый юношей за крик
совы, напомнил ей только на короткое время об опасности, которой она
подвергалась.
Рабы Петра давно уже улеглись, когда игра с Ермием наконец начала ей
надоедать, и она приказала ему снять с себя вооружение мужа и уйти.
Ермий повиновался, она же открыла осторожно ставни окна, выходившего на
улицу, и сказала, обращаясь к нему:
- Через двор тебе нельзя выйти; ты должен вылезть в это окно. Но как
раз кто-то идет по улице. Дай ему пройти. Недолго придется ждать, он что-то
очень торопится.
Она осторожно закрыла ставни и опять рассмеялась, увидя, с какою
неловкостью Ермий отстегивает наколенники.
Но веселый смех вдруг замер на ее губах; ворота стукнули, Ямба и доги