"Георг Мориц Эберс. Homo sum" - читать интересную книгу автора

сенатора.
Хотелось знать, что произошло в доме, что сделал разъяренный галл с
Ермием и с Сироной.
Она была готова ко всему, и мысль, что центурион, может быть, поднял
меч на обоих, наполняла ее сердце горько-сладостным чувством удовлетворения.
Вот она заметила свет в скважине между полупритворенными ставнями,
раздвинула их еще немного и, ухватившись за них и опершись ногой в стену,
приподнялась легко к окну.
Она увидела Сирону, сидящую на постели, и перед нею галла с искаженным
от ярости лицом. У ног его лежала шуба Ермия. В правой руке он держал
горящую лампу. Свет ее падал на пол перед самой постелью и отражался в
большой красной темной луже.
- Это кровь, - подумала она, вздрогнула и закрыла глаза.
Взглянув через несколько мгновений снова, она увидела, как галлиянка
обратила свое пылающее лицо к мужу. Она была невредима; а Ермий?
"Это его кровь, - отозвалось диким воплем в ее наболевшем сердце, - и я
убила его, я пролила его кровь!"
Руки ее отпустили ставни, ноги опять коснулись мостовой Двора, и в
страшной душевной тоске побежала она по той же Дороге, по которой явилась в
пустыню, к горе.
Она чувствовала, что может скорее бороться с хищными пантерами, терпеть
ночной холод, голод и жажду, чем с этой виною в душе явиться опять на глаза
Дорофее, сенатору и Марфане. Она-то и была одним из тех призраков, вид
которых напугал Павла.
Терпеливый анахорет сидел опять на каменной скамье и думал: "Однако
тяжело на холоду. Славная вещь эдакая косматая овечья шуба; но Спаситель
терпел и не такие страдания, а для чего же я покинул свет, как не для того
именно, чтобы следовать за Ним и путем земных страданий достигнуть небесных
радостей?
Там, где витают ангелы, там точно уж нет нужды в какой-то жалкой
бараньей шкуре, и на этот раз своекорыстие осталось мне чуждо, ибо я
поистине терплю за других, мерзну за Ермия и чтобы предохранить старика от
огорчения.
Хотелось бы мне, чтобы было еще холоднее, и теперь я уже не надену,
воистину никогда, никогда более не надену шубу на плечи!"
И Павел кивнул головой, точно выражая одобрение самому себе, но вскоре
взгляд его омрачился; он опять заметил, что сбился с истинного пути.
"Вот эдак сделаешь горсточку добра, - продолжал размышлять он, - а
сердце сразу наполнится целой верблюжьей ношей гордости. Хотя у меня и зуб
на зуб не попадает, все же я жалкий негодяй! Ведь как при всех сомнениях мне
было лестно, когда пришли посланные из Раиту с предложением сделаться у них
старейшиной. Некогда после первой победы с четверкою коней я ликовал громче,
но едва ли я был тогда надменнее, чем при этом недавнем случае! И как много
таких, которые думают следовать за Господом, но стремятся только к Его
величию; от унижения Его они так и сторонятся. Ты, Всевышний, мой свидетель,
что я усердно ищу унижения, но каждый раз, когда меня кольнет терние, тотчас
же капли моей крови превращаются в розы, а стряхну я их, придут другие и
начнут усыпать венками мой путь. Мне кажется, равно трудно на земле найти
страдание без радостей и радость без страданий".
Так размышлял он, стуча зубами от холода; но громкий лай собак внезапно