"Игорь Ефимов. Архивы Страшного суда" - читать интересную книгу автора

же время контуры деревьев в палисаднике, детская песочница, качели и фигура
человека, прислонившегося к стволу, выглядели более реальными, чем при
обычном свете. Они были словно очищены от шелухи мелочей до своей
первозданной сути. Дерево. Песок. Человек. Особенно неподдельной была поза
человека: та усталая расслабленность, которая приходит лишь при уверенности,
что сейчас никто не видит тебя.
- Когда еще было светло, он приходил. Сначала немного гулял, а теперь
только стоит. Так, да.
- Майору докладывал?
- Майор говорил не отвлекаться. Наблюдение продолжать, а отвлекаться -
нет. Ее саму обнаружить и больше никогда не терять из поля вашего вида. Так
вашего, не так вашего - очень плохие слова дальше. Очень еще сердит. Каким
путем ты мог ее потерять, Валентин?
- Не трогай, сержант. Не трогай больное, - начал Валентин сдавленно,
спокойно. Но не выдержал - сорвался на шипящий крик-шепот: - Понастроили,
да? Гостиниц понастроили, пыласквржпнхврвать, своих пускаете, а русских -
нет? А так бы хрен она от меня... Шел за ней впритирку, как приклеенный. Она
в кафешку - я к витрине. Она в уборную - я в телефон-автомат рядом. Она в
магазин, а я уже тут как тут в кассе плавленый сырок выбиваю. Она в такси -
я в машину "скорой помощи". А уж как подкатила она к этой "Виру"
небоскребной, да к швейцару, да по-эстонски: "ла-та-па, ла-па-та" - и
внутрь. А меня он стоп: "Карта, пожалуйста, карта гостя, пожалуйста, вечер,
посторонний нельзя". - "Да какая карта? Какой я тебе гость? Хозяин я тут, а
не гость, усек? Хозяин". Но документ-то показать нельзя. Ох, думаю,
сикпылбнврсркить, достану сейчас документ - ты же у меня сапоги будешь
лизать. Но нет - приказ. А выходов-то в этой "Виру" - двадцать, да на все
стороны. Так и ушла. Но ничего, далеко не уйдет. От детей не убежит, домой
вернется. Когда брать придем, никакие ла-па-та, ла-та-па не помогут.
- От Николаича она тоже однажды ушла. И Николаич совсем трезвый был.
Потом говорил, что она совсем исчезла, уплыла на воздух. Как колдовство.
- Ведьма она, вот кто. У нас в деревнях таких раньше в проруби топили,
понял? Она барахтается, вопит, а ты багром ее, багром, багром! - и под лед.
И все тихо, спокойно.
- Ты очень, Валентин, ненавистный. Так работа делать нельзя. Они
чувствуют, как ты их сзади ненавидишь, и всегда хотят убегать.
- Ты больно их любишь.
- Да, почти так. Я их всегда наблюдаю. Как маленьких детей. Как няня. Я
чувствую внутри заботу для них. И они это чувствуют. Не боятся меня, нет.
Иногда начинают разговор. Спрашивают, сколько я получаю, какая семья. Один
эстонец предлагал устроить другая работа, больше денег. Я сказал, не надо. Я
уже на правильном месте. На своем. Так, хорошо.
- Это не тот ли эстонец, который потом на три года загремел за
агитацию?
Сержант вздохнул и пожал плечами:
- То делал не я, нет. Детей надо когда-нибудь наказывать, верно. Но то
делал не я. Следователь, прокурор, судья, конвой. А ее еще неизвестно, что
будут брать. Никто не приказал. Когда будет делать что-то плохое, тогда -
да. Но она только хорошая. Надо наблюдать, чтобы плохого не делал, так.
- Уж это конечно. Вас, эстонцев, послушать, так вы все - ангелы
безгрешные.