"Игорь Ефимов. Архивы Страшного суда" - читать интересную книгу автора

- ...после соответствующей проверки...
- ...центрифуги, электронный микроскоп, подопытные мыши, человеческая
кровь...
Отмахивающийся Цимкер был уже у дверей, когда Силлерс - улыбка до ушей,
десны торчат, пальцы запущены во взъерошенные волосы - крикнул ему с
кровати:
- Сейчас я вас добью, уважаемый Циммерман-кер! Мне понадобится женщина.
- Надеюсь, не для опытов?
- Мне понадобится совершенно особенная, единственная в своем роде
красная женщина.
- Включите ее в смету. Скажем, как гигантскую игуану. Или
смотрительницу террариума.
- Впрочем, может, она и белая. Или зеленая, или еще какая.
- Что вы имеете в виду?
- Она живет в стране победивших племянников. За натянутыми колючками,
за заряженными самострелами. Но на самом краю - в городе Таллин.
- Да, это будет посложнее. Но если очень нужна, попробуем что-нибудь
сделать.
Спускаясь по лестнице, Цимкер понял по поджатым губам хозяйки, что
крики Силлерса долетали сюда и что, возможно, уже сегодня с него потребуют
плату за неделю вперед. Шарф за что-то зацепился под застегнутым пальто,
никак не выползал на положенное ему место - волной под подбородком. В
нетерпении он хотел рвануть, но вовремя спохватился, расстегнул две верхние
пуговицы и, стараясь не потревожить "роланда", отцепил шарф от булавки
галстука.


Январь, первый год до озарения, Таллин

"Лейда, прости, я снова приходил вчера и снова торчал в
палисаднике, и теперь уже ясно, что я ничего не смогу с собой поделать, что
конца этому не будет. Четыре года жизни в разводе сделали то, чего не могли
сделать семь лет брака: сердце помнит только тебя, болит только о тебе, до
сих пор пустует. Бывают иногда целые недели, особенно в плавании, когда мне
начинает казаться, что все прошло, затянулось. Но уж когда это накатывает с
такой силой, как вчера, не прийти, не взглянуть на тебя, не постоять хотя бы
под окнами - просто не могу. И это в сорок-то лет! Как какой-нибудь
юнга-салажонок.
Я ни в чем тебя не упрекаю, ни о чем не прошу, я знаю, что ничего
переделать нельзя, ты была кругом права: дети, их испуг, безобразные сцены и
драки, которые я устраивал у них на глазах. И нет смысла говорить, что я
исправился, что все пойдет по-другому. Ты давала мне шанс доказать это много
раз, терпела до последней возможности. И это при том, что сама-то, кажется,
не знаешь, при всех своих медицинских дипломах, что это за болезнь такая -
ревность. А раз сама не болела (может быть, этот холод, который в тебе
всегда остается, никогда не оттаивает до конца, тебя защищает), значит, не
можешь представить, как все в глазах делается бело, а в душе и в руках
только одно: сокрушить, смять, сделать что-нибудь, чтобы так быть перестало.
Нет, этот зверюга не просыпается во мне теперь, когда я встречаю тебя
где-нибудь случайно с другим или когда ты возвращаешься домой далеко за