"Игорь Ефимов. Архивы Страшного суда" - читать интересную книгу автора

полночь, но я знаю, когда он проснется: если ты снова попытаешься выйти
замуж. Да, милая, бедная моя: ты можешь влюбляться, можешь куролесить,
заводить и менять любовников, но больше ничьей женой, пока я жив, тебе не
бывать. Потому что тогда зверь (я знаю) одолеет меня и все сделает моими
руками. Но не так, как раньше - драка, скандал, - а гораздо хуже:
продуманно, хладнокровно, наверняка, до самого конца, без жалости, до упора,
под белым слепящим светом.
И вот, написав все это, в сущности пригрозив тебе скорым и верным
вдовством, я все же решаюсь попросить об одной вещи. Когда ты в следующий
раз случайно столкнешься со мной на улице или когда я опять приеду за Олей
без предупреждения, сделай что-нибудь со своим лицом, не дай ему снова так
исказиться. Улыбнись, кивни, махни рукой - я не воспользуюсь, не побегу к
тебе, гордость у меня все-таки еще осталась. Но, может быть, тогда эта
пустота, эта боль в сердце не накатит снова так скоро, как она накатывает
теперь, как накатила вот сейчас, снова, почти не дав передохнуть".

1

Она прикрыла глаза, откинулась на подушке. Гуд в ногах постепенно
утихал, замерзшие ступни снова обретали чувствительность. Две операции за
ночную смену - это было бы нормально, но грузчик, которому расплющило ступню
в порту (видимо, из бичей, неувертливый), очень тяжело перенес наркоз, и ей
пришлось дежурить около него до утра. И потом еще в трамвае продремала свою
остановку и бежала чуть не лишний километр назад под январским ветром. А
теперь еще очередное послание от Эмиля.
Из кухни долетел посвист чайника, звякнула кастрюлька. Она спустила
ноги, подцепила носками шлепанцы - один, другой, - затянула халат. По дороге
к дверям машинально глянула в зеркало, и то, что там отразилось, привычно
скользнуло в сознании на чашку невидимых весов, перевесило, заставило
вернуться назад, пустить в дело тон, тени, пудру, помаду. Лицо начало
постепенно приобретать живые черты, проступать сквозь утреннюю отупелость
все ярче, как фотоотпечаток под рябью проявителя, но в это время глаз,
выглянувший из-под кисточки, встретился с глазом в зеркале, и так они
глянули друг на друга, что какие-то другие весы, отведенные для самоиронии и
стыда, тоже заколебались, пришли в движение ("как старая кляча при звуке
полковой трубы... привычный галоп кокетства..." - и перед кем!), и все это
беспорядочное движение и качание весов закончилось нелепым приговором, по
которому одно веко оказалось тут же выкрашено голубым, другое - зеленым, тон
положен только на левую щеку, помада - только на нижнюю губу, а ресничный
карандаш использован для намалевания вульгарной мушки на подбородке. В таком
виде она и вышла на кухню.
Илья уже доедал яичницу, оперев раскрытую географию на обломок батона.
Не поднимая глаз, он потерся щекой и губами о легшую ему на плечо руку,
оставил на ней полоску теплого желтка.
- Олю разбудил?
- Угу.
- Где она?
- Что?
- Где Оля?
- В ванной, наверно.