"Иван Ефимов. Не сотвори себе кумира " - читать интересную книгу автора

уже догадываясь, зачем они пришли. Стрелка настенных часов показывала час
ночи.
- Вот ордер на обыск и арест,- тихо сказал старший и подал мне
маленькую желтоватую бумажку.
На фирменном бланке в четверть писчего листа, именуемом ордером,
подписанным начальником НКВД Бельдягиным и районным прокурором Бурыгиным,
уже третьим по счету прокурором за этот год, повелевалось произвести в
квартире обыск и арестовать меня "за контрреволюционную деятельность,
направленную на срыв мероприятий партии и Советского государства". По самой
верхней, чистой кромке ордера было приписано:
"Согласовано. Секретарь РК ВКП(б) Аполоник. 22.08.1937 года".
Все ясно. Оформлено по всем правилам...
- Что там написано, что так долго читаешь?- спросила мать, кутаясь, как
от озноба, в старый серый полушалок. Из глаз ее текли слезы.
- Да так, ничего особенного,- выдавил я из себя.- Приглашение в тюрьму.
Мать охнула, грузно опустилась на край разобранной постели. Жена
плакала не стесняясь, ухватясь за дверную штору, а сестры всхлипывали.
Между тем ночные пришельцы, давно уже привыкшие к своим неблаговидным
обязанностям, к чужим слезам и к чужому горю, делали свое дело. Старший, сев
за стол посередине комнаты, уже разложил свои бланки, второй остался на
стреме в прихожей, в которую выходила дверь и от соседей. Третий сразу же
подсел к моему письменному столу и стал открывать ящики, не спеша обшаривая
их и выкладывая все бумаги на стол. Найдя в боковом ящике дегтяревский
браунинг, он умело передернул его, разрядил и сунул к себе в карман.
- А запасные патроны где?- обернулся он ко мне.
- Где-то внизу. Стреляться я не собирался, иначе сделал бы это до
вашего прихода.
- Приступаем к общему обыску,- сказал старший успев между тем заполнить
начальные строчки протокола обыска и подходя к книжному шкафу.
- Да чего у нас искать-то? Живем у мира как на ладони,- возмутилась
мама и сразу перестала плакать.
В гнетущей тишине начался повальный обыск - явление небывалое и
совершенно не знакомое никому и поэтому особенно страшное. Был перерыт
письменный стол, все его семь ящиков. Из вороха бумаг, черновые записей и
записных книжек были извлечены две дороги мне объемистые папки. Это был мой
личный архив с документами, справки с разных работ, характеристики мандаты
различных конференций и совещаний, курсов сборов, в том числе и первого
сбора отряда ЧОН. Самым бесценным документом там был гостевой билет на день
закрытия XVI съезда партии. Он был дан на троих, но я сохранил у себя, так
как мне он достался в последнюю очередь. Это было 13 июля 1930 года, в день,
когда мы, группа студентов Ленинградского комвуза, должны были выехать на
хлебозаготовки в Центральночерноземную область, в Воронеж.
Все это накопилось у меня за пятнадцать лет комсомольской и партийной
работы. В эту же папку оперативник вложил и удостоверение об окончании
Коммунистического университета, и воинский билет старшего политрука роты, и
паспорт, впервые полученный пять лет назад, в год введения паспортной
системы.
Вторая, не менее пухлая папка содержала многочисленные вырезки из газет
и журналов - мои заметки начиная с 1925 года, статьи, очерки, фельетоны,
рецензии...