"Сергей Эфрон. Автобиография. Записки добробольца " - читать интересную книгу автора

У Володи мысли другие. Нужно и - крышка. Все просто, как ладонь на
солнце. Раз доброволец - воюй, забудь весь мир и воюй. Отступаем, - и это
ничего. Тыл заедает, - это хуже. В Москве и до тыла доберемся. А сейчас
гляди в оба за винтовкой, за солдатами, в снежную зыбь. Если же убьют... но
об этом думать нельзя. Под запретом.
Не дано троим видеть дальше десяти шагов. Будь им дано - увидели бы
длинную, длинную сизую ленту, как судьба медленно надвигающуюся. А загляни
они в завтра - увидели бы три трупа, лежащих неподалеку от перекрестка и
наполовину занесенных сыпучим снегом.
Так стелется дым над горящим торфяным болотом. Не видно огня, а душные
клубы, гоня тучи мошкары, ползут и ползут на десятки верст. С испуганным
кряком летят оголтелые утки, угоревшие жирные шмели валятся в траву, с
тревогой поглядывает до бровей заросший лесник на багровый круг солнца:
окопать бы пожар, да рук не хватит. Господа офицеры курили. Саженная
скатерть уже покрылась проказой пятен. Пушка граммофона выбрасывала чей-то
могучий бас. Вилки, ножи, бутылки, стаканы, челюсти и голоса старались
перекричать друг друга. Ножом по стеклу прорезал звуковую поверхность
женский визг и смех.

- Раз ехал в поезде один военный,
Обыкновенный,
Глупец и фат.
По чину был всего он лишь поручик,
По виду ручек -
Дегенерат.
Сидел он с края,
Все напевая,
А мы все пили, пили, пили, пили ром...

- К черту, Лебе. К черту! Оскорбление офицерства. Большевицкая песня.
Не желаю.
- Нет. Нет. Нет. Пусть поет! Я приказываю. Я дама. Пусть поет.
- Марья Николаевна!
- А мы все пили, пили, пили, пили ром...
- Где же ваша Саррочка, капатуся?
Был мрачен капитан. Так мрачен, что его соседка в фисташковом платье, с
набеленным лицом и пунцовыми губами, обозвав его медведем, обратила все свое
внимание на краснощекого корнета с помутневшим взором. Соседку звали
Ларисой, но непослушный язык корнета твердил восторженно:
Ралиса!
Потная рука толкала ее колено и грязный сапог вконец перепачкал
шелковую туфельку.
Забытый граммофон предсмертно хрипел. Потемневший лик генерала-аншефа
Лотохина с благосклонной улыбкой царедворца взирал на присутствующих. В
громадной клетке на окне судорожно бились разбуженные канарейки. Капитан
встал и, медленно волоча свою ногу, направился к двери.
В это же время на взмыленной лошади скакал к городу всадник. Свистела
нагайка по мокрому конскому заду, выплывали из снежного морока телеграфные
столбы, хлюпала лошадья селезенка и звонко цокали подковы по окаменевшей
дороге.