"Натан Эйдельман. Большой Жанно (Повесть об Иване Пущине) " - читать интересную книгу автора

Еще неведомо, кто в России длиннее ездит: свободный или
ссыльнокаторжный? (Кстати, все не привыкну, что теперь я называюсь просто
"дворянин Пущин" без прежнего громкого ж длинного титула - "государственный
преступник, находящийся на поселении"!)
Так вот Пушкин, по вычислениям биографов, смог 34 тысячи верст наездить
за 37 лет, а я, пожалуй, не меньше - хотя и за больший срок.
Дорога - великое дело. Вот собрался недалеко - по сибирской дистанции
от Бронниц до Москвы, 60 верст, - это даже не путь, а ближняя прогулка. И
все жe сердце забилось, и хворость вроде бы отступила - так весело выехали
мы в коляске, а я снял шляпу да поздоровался с могилой своей: точно знаю,
что лягу скоро рядом с Михайлой Александровичем.

М. А. Фонвизин - друг Пущина, декабрист, до ареста генерал-майор. Иван
Иванович женился незадолго до смерти, 59-летним, на 52-летней вдове
Фонвизина, Наталье Дмитриевне. М. А. был похоронен, так же как и брат его
Иван Александрович, в ограде Бронницкого собора. Рядом теперь и могила
Пущина. Е. Я.

А вот Наташа твердо знает, что не будет здесь покоиться: так ее
разозлила родственница, постоянно твердившая: "И тебе, Натальюшка, здесь
местечко, и ты уляжешься тут". Я же как-то разучился из-за подобных материй
волноваться - и повторяю сегодня вслед за господином Карамзиным: "Ясно
утро - ясна душа моя". То есть душе моей ясно, что тело едет в Москву. А
зачем едет? Разумеется, чтобы устроить некоторую дебошу. Ну и, конечно,
маленько помаремьянствовать.

Одно из любимых пущинских словечек, происходившее от
"Маремьяны-старицы, что за всех печалится". Пущина за его постоянные хлопоты
так прозвали еще в Сибири. Десятки, а то и сотни людей, иногда совсем не
близких Ивану Ивановичу, пользовались его худым кошельком и столь же часто
редкостным умом и сердцем. Постоянно - кому-то денег, у той сына устроить,
за третьего писать в Петербург, четвертого укрыть, пятого просто ободрить.
Ни один декабрист не вел и десятой части той огромной переписки, которою был
обременен Пущин. Эта деятельность его еще по-настоящему не оценена. Е. Я.

Конечно, можно бы и не маленько, а изрядно почтить старицу, но вот ведь
глупая вещь деньги! Особенно, когда хочется ими поделиться с другими, тогда
еще больше чувствуешь неудобство от недостатка в этой глупой вещи. Бодливой
корове бог не дал рог.
Итак, разместился я в тряской своей колеснице. Наташа так уж меня
закутала и обложила, что дорога - как будто по сибирскому снегу.
Эх, Евгений, болтовня старика одолевает. Хочется вспомянуть и помянуть
свои дороги, хотя Вы уж, без сомнения, наездили больше, чем я и Пушкин
вместе. И все-таки скажу, что взбрело на ум, пока от Бронниц отчаливал.
А взбрело вот что: как ехал я к Горбачевскому. Дело было в ссылке,
когда конца ей не было видно. Сейчас-то я знаю, что оставалось семь лет, но
тогда, в 1849-м, казалось, что, если уж так долго сидим, значит - никогда не
выйдем, ибо все сроки миновали, и, стало быть, никаких сроков нет.
Так вот из нашего Ялуторовска, где мы с вашим отцом и другими
известными злодеями давно проживали, выхлопотал я разрешение подлечиться.