"Натан Эйдельман. Большой Жанно (Повесть об Иване Пущине) " - читать интересную книгу автора

Лечение, конечно, повод, пустяк, хотя нога моя и в самом деле требовала
починки. Дозволили же мне ехать прежде всего оттого, что просился не на
запад, ближе к столицам, - но на восток.
Ну и поехал. Неделя, другая - по Сибири. Хоть и "государственный
преступник, находящийся на поселении", но права-то какие: на тысячи верст!
Если бы я на столько же переместился к западу, сколько отъехал на восток -
непременно оказался бы на Висле, или Дунае, или даже у Рейна, у Сены. Однако
на этот раз моею Москвой стал Томск, моим Карлсбадом - Иркутск, а уж Берлин,
Париж где-то за Байкалом.
Вот пишу эти строки, а нейдет с ума отец ваш: ведь с ним тогда
прощался, чтобы встретиться, - и хорошо было.
Как быть! Грустно переживать друзей[2] - ведь Иван Дмитриевич Якушкин и
эти сибирские дороги - вот сюжет почище любого моего! Сначала отца вашего
везут в цепях за тридевять земель; потом жене не разрешают последовать за
мужем; и как забыть ваше, Е. И., первое появление в Сибири, в 1853-м.
Сколько толкуют теперь об 11-ти декабристках (кажется, уж и такое слово
завелось), о женах, поехавших за своими - и там в Сибири жили хорошо,
достойно. Все так, это было необыкновенно, но необыкновенность, так сказать,
нормальная, скажу по секрету - естественная. Но вот едет к отцу сын,
которого отец не видел даже новорожденным. Сыну 27 лет - и как все будет? И
как все было!
Ей-ей просто хоть рекомендуй властям, чтобы для общего блага впервые
соединяли отца с сыном, когда молодому стукнет 27, а старшему 60...
Я не верю, что отношения ваши без той нечеловеческой разлуки сложились
бы лучше: ведь лучше нельзя... Впрочем, во Вселенной, вероятно, все
расчислено и определено наперед куда больше, чем полагаем, а Якушкиным
всегда и везде было бы хорошо друг с другом - и после разлуки, и без нее, и
до нее, и черт знает где еще.
Однако вернемся к 1849 году.
Тогда, в Иркутске, повидал многих - и Волконских, и Трубецких, -
Катерину Ивановну в последний раз, как и многих других; Панову только год
жизни оставался. Но не знали ведь, что больше не встретимся, не унывали. Да
что говорить об унынии: возможно, не было более радостных и свободных встреч
в России 1849 года, чем наши.
Вот и подумал я, веселясь в Иркутске, - а надо бы навестить
Горбачевского. Меня отговаривали - ведь разрешения переезжать Байкал не
имею, и как бы на ретивого исправника не налететь, а он задвинет с поселения
обратно в каторгу, как Лунина. Но с другой стороны, Евгений, - как же тезку
не навестить?
Ведь Иван Иванович Горбачевский как прибыл с нами в 1830-м в Петровский
завод, так девять лет спустя там на поселении и остался; а еще через
семнадцать лет на свободу вышел, и все равно в Петровском же остался, и
теперь уж 28-й год засел - на днях весьма характерное послание мне прислал -
вот оно:
"Нечаянно и неожиданно я получил от тебя письмо с деньгами, драгоценный
мой Иван Иванович!
И не знаю, как выразить тебе мою благодарность, не помню, когда я читал
твои письма, тем более меня радует получение твоего письма, что в моей
настоящей жизни письмо - редкость, почти происшествие. Никогда, никто мне не
сказал, где ты живешь, что делаешь, даже жив ли ты, но странное дело, иногда