"Уильям Гаррисон Эйнсворт. Заговор королевы " - читать интересную книгу автора

Спина его сгорбилась, ноги одеревенели. Его жесткий, пронзительный взгляд
выражал подозрительность, и вообще он имел вид хитрого, глубокомысленного
наблюдателя.
Лета, а может быть, и его хорошо известная чувственная жизнь оставили
печальные следы на особе поэта Ронсара, некогда так щедро одаренного от
природы. Он уже давно перестал быть прекрасным пажом, пленившим Иакова
Шотландского, а быть может, и саму королеву. Он в это время уже жаловался и
на лета, и на болезни. Его уцелевшие еще волосы приняли серебристый оттенок,
кожа была матовой, мертвенной бледности, и он так сильно страдал от подагры,
которая уже много лет его мучила, что принужден был на этот раз опираться на
костыль. Но несмотря на все это, он был одарен прекрасным умным лицом,
озаренным приветливой улыбкой в минуты, свободные от острой боли.
- Я нахожу, господин аббат, - обратился к Брантому Ронсар, с
беспокойством оглядываясь кругом, - что было большим неблагоразумием собрать
здесь эту шумную толпу. Пока нашего цезаря будут венчать в Капитолии, мы
можем очень легко стать жертвами этой овации.
- Вы переменили тон, мой собрат, с тех пор как ваша последняя комедия
была принята, - вмешался Шико, который незаметно пробрался к ним. - Как мне
помнится, эти самые студенты были тогда единственными покровителями муз.
Теперь же они попали в немилость, но не тревожьтесь так сильно, на этот раз
на вас не обратят внимания, ручаюсь в этом. Я сам, как видите, хотя и
большая редкость, но не был ими замечен.
- Ну так я пойду с тобой, - сказал поэт, опираясь на руку шута. - Я
попал в немилость за то, что покинул театр de la Folie. Но что привлекло
тебя в обитель мудрости?
- Между умом и глупостью гораздо больше сходства, чем вам это
кажется, - отвечал Шико. - Дураки, стоящие на высоте, для меня недосягаемой,
слетели с этих же совиных насестов. Мне, как и каждому, нравятся красивые
зрелища и, хотя я нисколько не желаю, чтобы меня окатил ливень их вздорных
споров и не имею никакого расположения выдерживать двенадцатичасовой сеанс
риторики и философии, на котором, если человек не может постоянно говорить,
то по крайней мере изо всех сил старается принудить и других к молчанию, но
мне будет очень приятно посмеяться, как в последнем акте скучной комедии,
над этими старыми комедиантами, прогнанными с их подмостков молодым актером,
который только еще начинает свою жизнь, но более искусен, чем они.
- Поостерегись, шут, тебя может услышать благородный Кричтон.
- Ну, в таком случае благородный Кричтон убедится, что я не льстец, -
возразил шут. - Каждый знает, что я не из числа тех, которые за спиной
говорят правду, а в глаза льстят. Пьер Бурдель, я скажу тебе что-то на ухо.
Ты носишь на полукафтане цвета твоей дамы и на шее ее портрет, но в ее
сердце живет образ другого, а не твой. Прими совет дурака, забудь ее.
Брантом покраснел от гнева, но Шико с упорным ожесточением слепня
продолжал:
- Вы такой сведущий историк, вы, конечно, не забыли предания о
прекрасной королеве, основательнице этого древнего здания, вход которого
украшен ее статуей. Вы помните, как она улыбалась ученику Буридану и как в
принадлежавшей ей роще на Сене она... но я вижу, вы припоминаете эту
историю. Мне кажется, у нас найдется нечто подходящее к этой легенде.
Впрочем, Жанна Наваррская была ни более ни менее как ветреная кокетка,
игравшая плохие штуки со своими любовниками. Бедный Буридан мог бы