"Борис Петрович Екимов. Родительская суббота (Рассказы разных лет) " - читать интересную книгу автора

мужней, приезжали за ней на машине, зовут в семью, и мужик обещает не пить,
потому что постарел, - вот теперь и думай. Премудрые Рахманы - они же
привыкли чужими джуреками своих родителей поминать, - доумились Рахманы:
сыпят к своему порогу семечки, приманывают чужих кур, приманят - и шлычку
набок, в лапшу. Надюрка Рахманова проводила своего Митрия в больницу, в
райцентр, с серьезной болезнью, да его и было видать: сделался вощаной,
долго будут лечить, запихнула в больницу и, считай, тем же ходом привезла
ему на замену какого-то с усиками, может, на время, а может, насовсем. А
ведь Митрий тоже не с возу упал, они в загсе, на жизнь записанные...
Котенковы наладились самогонку гнать, для жизни подмога, люди хвалят ихнюю
самогонку из сахара, не то что Вахина отрава. А Вахины же - переселенцы из
Грозного, к жизни нашей никак не привыкнут: лежат-лежат, потом сядут,
сидят-сидят, потом лягут. Осенью люди давали им картошку, капусту, свеклу -
несли ото всех дворов, кто мог, весной семена да рассаду навязывали, а у
них одно посохло, другое не взошло, третье Вахины козы погрызли, потому что
зимой забор в печке пожгли, а новый не поставили... А у Коли Бахчевника...
Помаленьку хуторская жизнь для меня прояснивается. Но нынче пора
летняя, долго не рассадишь.
- Надо лезть, мазикать... - спохватывается баба Катя. - А то глина
заклекнет.
И вот она уже наверху, возле трубы. Хоть и невысокая кухонька, но
как-то боязно глядеть на старую женщину. "Восемьдесят да еще два
годочка..."
На прощанье решил пошутить, кричу, посмеиваясь:
- На флигеле труба тоже рук просит!
- На той неделе полезу! - отвечает старая женщина. - Там еще на
подловке делов...
Поднимаю глаза на шеломистую флигеля крышу, опасаюсь и предостерегаю:
- Там высоко... Василий приедет. Или Мария...
- Дождешься их, - отвечает баба Катя и подсмеивается: - Чего я, вовсе,
что ль, некудовая?
- Кудовая! - машу я рукой на прощанье. - Еще какая кудовая.

"Сколь работы, Петрович..."

Подворье Алеши Батакова обычно встречает и провожает меня собачьим
лаем: заливистая шавка - у ворот; у скотьих базов волкодав в добрую телушку
ростом глухо гавкнет, глядит, куда правишься. Хозяина не видать.
Подворье, даже по меркам хуторским, огромное: подле забора - малая
хатка, а дальше - город: скотьи катухи, сараи, крытые да выгульные базы,
скирды сенника, а еще - немереные огород да сад, которые тянутся в упор до
займищного леса. Где-то там, в глубине своего просторного государства,
Алеша. Заросшее недельной щетиной лицо, вваленные щеки, худое жилистое
тело. "Петрович, сколь работы..." - обычное присловье его.
Видимся нечасто. Больше - на ходу.
Вечером, уже в полутьме, на лошади скачет, остановится.
- Бычки другой день домой не идут, - жалуется. - С чеченскими
свалахтались, уходят на просо, аж к Змеиному рыну. Это ведь до поры... Надо
искать да гнать. - И поскакал в гору. Пригонит бычков поздно, уже в ночи.
Чуть свет, на заре, на берег идем с приятелем, к лодке, навстречу