"Антуан Де Сент Экзюпери. Цитадель" - читать интересную книгу автора

умирающий.
Так за что же мне жалеть их? О чем плакать у их изголовья? Мне известно
и преимущество мертвых. Как легка была кончина той пленницы. Ее смерть стала
для меня откровением в мои шестнадцать лет. Когда ее принесли, она уже
умирала, кашляла в платок и, как загнанная газель, прерывисто, часто дышала.
Но не смерть занимала ее, ей хотелось одного - улыбнуться. Улыбка реяла
возле ее губ, как ветерок над водой, мановение мечты, белоснежная лебедь.
День ото дня улыбка становилась все явственней, все драгоценней, и все
труднее становилось удерживать ее, пока однажды лебедь не улетела в небо,
оставив след на воде - розовую полоску губ.
А мой отец? Смерть завершила его и уподобила изваянию из гранита.
Убийца поседел, его раздавило величие, которое обрела бренная земная
оболочка, прободенная его кинжалом. Не жертва - царственный саркофаг каменел
перед ним, и безмолвие, которому сам убийца стал причиной, обессилило и
сковало его. На заре в царской опочивальне слуги нашли убийцу, он стоял на
коленях перед мертвым царем.
Цареубийца переместил моего отца в вечность, оборвал дыхание, и на
целых три дня дыхание затаили и мы. Даже после того, как мы опустили гроб в
землю, плечи у нас не расправились и нам не захотелось говорить. Царя не
было с нами, он нами не правил, но мы по-прежнему нуждались в нем, и,
опуская на скрипучих веревках в землю, мы знали, что заботливо укрываем
накопленное, а не хороним покойника. Тяжесть его была тяжестью краеугольного
камня храма. Мы не погребали, мы укрепляли землей опору, которой он был и
остался для нас.
Что такое смерть, мне тоже рассказал отец. Он заставил меня посмотреть
ей в лицо, когда я был совсем юным, ибо и сам никогда не опускал глаз. Кровь
орла текла в его жилах.
Случилось это в проклятый год, который назвали потом годом "солнечных
пиршеств". Солнце, пируя, растило пустыню. На слепящем глаза раскаленном
песке седела верблюжья трава, чернела колючка, белели скелеты, шуршали
прозрачные шкурки ящериц. Солнце, к которому прежде тянулись слабые стебли
цветов, губило свои творенья и, как ребенок сломанными игрушками, любовалось
раскиданными повсюду останками.
Дотянулось оно и до подземных вод, выпило редкие колодцы, высосало
желтизну песков, и за мертвенный серебряный блеск мы прозвали эти пески
Зеркалом. Ибо и зеркала бесплодны, а мелькающие в них отражения бестелесны и
мимолетны. Ибо и зеркала иногда больно слепят глаза, будто солончаки.
Сбившись с тропы, караваны попадали в зеркальную ловушку. Ловушку,
которая никогда не выпускает добычи. Но откуда им было знать об этом? Вокруг
ничего не изменилось, только жизнь превратилась в призрак, в тень,
отброшенную беспощадным солнцем. Караван тонул в белом мертвенном блеске и
верил, что идет вперед; переселялся в вечность, но считал себя живым.
Погонщики погоняли верблюдов, но разве преодолеть им бесконечность? Они шли
к колодцу, которого нет, и радовались вечерней прохладе. Они не знали, что
прохлада - только отсрочка, которая им ничем не поможет. А они, простодушные
дети, верно, жаловались, что долго ждать ночи... Нет, ночи реют над ними,
как быстрые взмахи ресниц. Они гортанно негодовали на мелкие трогательные
несправедливости, не ведая, что последняя справедливость уже воздана им.
Тебе кажется, караван идет? Вернись посмотреть на него через двадцать
столетий!