"Антуан Сент-Экзюпери. Кто ты, солдат" - читать интересную книгу автора

откликнутся, но это неважно; раскидывая хворостинки по ветру, он надеется
поддержать хоть несколько огоньков из тех, что горят тут и там по равнине.
Это были тяжкие дни - те, что мы прожили перед громкоговорителями. Так
ждут найма у железных заводских ворот. Люди, столпившиеся, чтобы слушать
речи Гитлера, уже видели мысленно, как они набиваются в товарные вагоны, а
потом становятся к стальным орудиям, поступив служить на тот завод, которым
обернулась война. Они уже словно подрядились на эту
нечеловеческую работу, и ученый прощался с вычислениями,
приоткрывавшими ему вселенную, отец прощался с вечерней миской супа,
наполняющей своим ароматом дом и сердце, садовник, положивший жизнь на новую
розу, мирился с тем, что не украсит ею землю. Всех нас уже вырвали с корнем,
перемешали и бросили как попало под жернова.
Тут не дух самопожертвования, а сдача на милость абсурду. Запутавшись в
противоречиях, которые мы уже не могли разрешить, растерявшись перед
нелепостью событий, которые уже никаким языком нельзя было объяснить, мы в
глубине души принимали кровавую драму: она навязала бы нам обязанности
вожделенно простые.
А между тем мы понимали, что любая война, с тех пор как она стала
питаться минами и ипритом, может кончиться только крушением Европы. Но нас
мало трогают описания всяких катастроф - гораздо меньше, чем принято думать.
Каждую неделю, сидя в креслах кинотеатров, мы присутствуем при бомбежках в
Испании или Китае. Мы можем слышать взрывы, от которых города взлетают на
воздух, - но нас эти взрывы не потрясают. Мы с изумлением глядим на витые
столбы копоти и пепла, неторопливо извергаемые к небу этими вулканическими
землями. И все-таки! Ведь это зерно из закромов, домашние сокровища,
наследство предков, плоть сгоревших заживо детей стелется дымом и утучняет
мало-помалу то черное облако.
Я исходил в Мадриде улицы Аргуэльяса, где окна, похожие на пустые
глазницы, не отгораживали больше ничего, кроме блеклого неба. Устояли только
стены, и за этими призрачными фасадами содержимое шести этажей обратилось в
пяти-шестиметровую груду мусора. От кровли до фундамента прочные дубовые
полы, на которых многие поколения проживали свою долгую семейную историю, на
которых, может быть, в ту самую минуту, когда грянул гром, служанка
застилала свежими простынями постель для ночного отдыха и любви, мать клала
прохладную руку на пылающий лоб больного ребенка, отец обдумывал завтрашнее
изобретение, - эти опоры, казавшиеся каждому из нас незыблемыми, в один миг,
среди ночи, опрокинулись, как кузов самосвала, и сбросили свой груз в
канаву.
Но ужас не просачивается сквозь экран, и на наших глазах, при полном
равнодушии зрителей, авиационные бомбы скользят бесшумно, отвесно, как лот,
к этим живым домам, чьи внутренности они сейчас выпотрошат.
Не стану предаваться негодованию - у нас пока нет языкового ключа ко
всему этому. Мы - те же самые люди, которые пошли бы на смертельный риск
ради спасения одного-единственного угольщика, погребенного в шахте, или
одного ребенка, попавшего в беду. Ужас ничего не доказывает. Я плохо верю в
действенность таких животных реакций. Хирург входит в больничную палату, и
сердце его не сжимается при виде чужих страданий, как у юной девушки. Его
жалость выше, она поднимается над раной, которую он должен лечить. Он
ощупывает рану я не слушает стонов.
Вот так, когда наступает час родов и раздаются первые жалобные крики,