"Антуан Сент-Экзюпери. Пилот и стихии" - читать интересную книгу автора

Но в тот день мне не понравился цвет неба.
Небо было голубым. Чисто голубым. Даже чересчур голубым. Беспощадное
солнце блистало на истертой земле, вспыхивая порою на гребнях гор,
отскобленных до костяка. Ни облачка. Но к этой чистой голубизне примешивался
необычайно сильный отсвет наточенного ножа.
Сразу же я ощутил смутное отвращение - предвестье физической пытки.
Сама эта чистота неба уже смущала меня.
Как ни свирепы черные бури, там хоть видишь врага в лицо. Оцениваешь
его могущество, готовишься отразить его натиск. Как ни свирепы они, с ними
хоть можно схватиться в открытую. Но в ясную погоду и на большой высоте
шквалы голубого урагана обрушиваются на пилота лавиной, и он ощущает под
собой пустоту.
Я заметил еще и другое. Что-то заволокло вершины гор: не туман, не
дымка испарений, не песчаная туча, а какой-то длинный пепельный шлейф. Ветер
волочил к морю соскобленную землю, и мне это тоже не понравилось. Я затянул
потуже кожаные ремни и, удерживая штурвал одной рукой, другой схватился за
лонжерон. Нет, я все еще плыл по замечательно спокойному небу.
Наконец самолет вздрогнул. Всем нам знакомы эти тайные
толчки, предвестники настоящей бури. Еще нет болтанки, ни бортовой, ни
килевой. Самолет еще ни разу как следует не тряхнуло. Продолжается прямой
горизонтальный полет. Но крылья уже получили первое предупреждение: редкие,
едва ощутимые короткие толчки, похожие на взрывы, словно кто-то подмешал к
воздуху порох.
Затем все вокруг меня взорвалось.
О двух последующих минутах ничего не могу сказать. В памяти встают
зачатки мыслей, обрывки умозаключений, простые наблюдения. Я не смог бы
сейчас открыть в этом трагедию, потому что никакой трагедии не было. Я
только могу изложить все более или менее последовательно.
Начать с того, что я уже не продвигался. Довернув направо, чтобы
устранить внезапный снос, вижу, что ландшафт подо мной постепенно замедляет
движение и совсем останавливается. Я не преодолевал пространство. Крылья не
вгрызались в земной рельеф. Земля прыгала, вращалась, но на одном месте:
самолет буксовал, словно сорвалась зубчатая передача.
Тут же возникло нелепое ощущение, будто я вылез из укрытия. Все гребни,
все острые углы, все пики гор, рассекающие ветер и стегающие меня своими
смерчами и шквалами, показались мне орудиями, которые наводят на меня свои
жерла. Во мне медленно созревало решение спуститься и в глубине долины
поискать защиты у склона горы. Впрочем, хотел я этого или нет, меня уже
придавливало к земле.
Тут-то меня и захлестнули первые волны циклона, который, как я
определил через двадцать минут, несся над поверхностью земли с
фантастической скоростью: двести сорок километров в час; но ничего
трагического я не испытывал. Если я закрою глаза, если забуду про машину и
про полет, чтобы выразить мое переживание в его простой первооснове, я опять
испытываю то же неудобство, что и грузчик, который старается сохранить свою
поклажу в равновесии: поклажа скользит, резким движением он подхватывает на
лету один тюк, а тут валится другой, и он, совершенно растерявшись, вдруг
замечает, что хотел было разжать руки и выпустить ношу. В сознании -
никакого образа опасности. Есть что-то вроде закона кратчайшего пути
возникновения образа. Человек заключает переживание в конкретный символ: я