"Антуан Сент-Экзюпери. Пилот и стихии" - читать интересную книгу автора

был официантом, который нес посуду, поскользнулся, и вся гора фарфора
рухнула на паркет.
И вот я пленник долины. Я-то рассчитывал найти там укрытие, - куда там!
стало еще хуже. Шквалы, правда, никого еще не убивали. Мы знаем, что
выражение "вдавлен шквалами в землю" изобрели газетчики. Ветру понадобилось
бы спуститься ниже уровня земли. Но на этот раз, посреди долины, я едва-едва
управлял самолетом. А форштевень скалы там, впереди, качнулся справа налево,
стремительно взмыл в небо и целую секунду висел надо мной, прежде чем снова
исчезнуть за горизонтом.
Горизонт... Горизонта, впрочем, как не бывало. Я словно заблудился за
кулисами театра, где навалены декорации. Вертикали, косые, горизонтали - все
перепуталось. Сто долин пересекается подо мной, и непонятно, какая из них
настоящая. Не успеваю осмотреться, а тут новое нападение отшвыривает меня 1
в сторону, а то и совсем разворачивает. И снова мне надо разбираться в
обломках ландшафта. У меня возникают две мысли. Первая - это открытие:
только сейчас я понял причину аварий в горах, которые случались в ясную
погоду. Во время этой карусели пилоты на миг принимают косые склоны гор за
линию горизонта. Вторая навязчивая идея: нужно выбраться к морю. Море
плоское. За море я не зацеплюсь.
И я поворачиваю, если только можно назвать поворотом этот едва
управляемый галоп по долинам, уходящим к востоку. Но и в этом нет еще ничего
потрясающего. Я всего лишь борюсь с беспорядком, выбиваюсь из сил, чтобы
восстановить порядок, изнемогаю, пытаясь удержать на месте гигантский
карточный домик, который все рушится и рушится. Я только смутно испытываю
самый обыкновенный страх, когда одна из стен моей тюрьмы вдруг вздымается
надо мной, как огромная волна. Разве что сердце у меня чуть щемит, когда
живые гребни поддают мне пинка, стоит лишь оказаться в их водоворотах;
когда взлетают невидимые пороховые погреба. Если и есть среди моих
смутных чувств хоть одно ясное, так это чувство уважения. Я уважаю этот пик.
Уважаю этот отточенный гребень. Уважаю этот купол. Уважаю эту поперечную
долину, что впадает в мою и, столкнувшись с воздушным потоком, который меня
увлекает, тряхнет меня увесистым шквалом.
Так я открываю, что сражаюсь вовсе не с ветром, а с этим самым гребнем,
с этой хребтиной, с этой скалой. С этой скалой, хоть она и далека. Она
собственной персоной наскакивает на меня, протягивая свои невидимые руки,
напрягая свои скрытые мышцы. Впереди, справа, узнаю правильный конус - пик
Сала-манки, - он, я знаю, стоит над морем. Значит, мне удастся выбраться к
морю! Да, но прежде нужно пройти под ветром этого пика. Там, где он
"колотит" по самолету, как мы говорим. Пик Саламанки - исполин... И я уважаю
пик Саламанки.
Секунда передышки... две... Что-то начинает клубиться, вспучиваться,
сжиматься. Я удивлен, но не более. Таращу глаза. Кажется, вибрирует весь
самолет, он расширяется, разбухает. И вдруг в каком-то сумасшедшем порыве
его внезапно возносит на пятьсот метров. Сорок минут я тщетно бился, чтобы
подняться хотя бы метров на шестьдесят, - и вот противник оказывается подо
мной. Самолет сотрясается, как в кипящем котле. Моему взору открывается
океан. Туда, к океану, к избавлению ведет моя долина...
И тут безо всякой передышки я получаю пинок в брюхо от пика Саламанки,
хотя до него не меньше километра. У меня потемнело в глазах. И я кубарем
скатываюсь к морю.