"Антуан де Сент-Экзюпери. Смысл жизни" - читать интересную книгу автора

на биение сердца. Снаружи что-то происходит. Изменяется качество звука. На
мосту громче становится скрежет. На просторных вокзалах звук утекает, будто
в песок. Больше пока я ничего не знаю.
Тысячи пассажиров спят в купе, перемещаясь с той же легкостью, что и я.
Им так же тревожно, как мне? Скорее всего, мне не удастся добраться до того,
чего я ищу. Не экзотики, ей я не доверяю. Я слишком много странствовал,
чтобы не знать, как она поверхностна. Происходящее кажется нам зрелищем,
интригуя и вызывая любопытство до тех пор, пока мы смотрим на него со
стороны, как чужие. Пока не понимаем сути. Назначение обычаев, обрядов,
правил игры в том, чтобы придавать жизни вкус, наполнять ее смыслом. И если
обычаи обладают такой возможностью, они уже не причудливы, они так просты,
так естественны.
И все-таки каждый смутно чувствует сокровенную суть путешествия. Для
всех нас в нем есть что-то похожее на свидание, незнакомая женщина движется
нам навстречу. Она не видна в толпе, мы должны ее отыскать. Женщина
неотличима пока от всех других. И кто знает, может быть, нам придется
заговорить с тысячью женщин, потерять понапрасну время и все-таки не
встретиться с той, которая бы открылась нам, потому что мы не сумели ее
угадать. Да. Именно таково путешествие.
Я решил осмотреть свое пристанище - дом, пленником которого сделался на
три дня, обреченный днем и ночью слушать, как море перекатывает гальку. Я
поднялся со своего места.
Час ночи. Я прошел поезд из конца в конец. Спальные вагоны пусты. Пусты
купе первого класса. Вспомнились роскошные отели Ривьеры, может, какой-то из
них и откроется разок за зиму, чтобы приютить одного-единственного
постояльца, представителя исчезающего вида, знаменующего, что времена
неблагополучны.
Зато вагоны третьего класса набиты сотнями уволенных рабочих поляков,
они возвращаются к себе в Польшу. Я продвигался узкими коридорами, которые
образовали изгибы лежащих тел. Останавливался, смотрел на спящих. Стоя в
вагонах без перегородок с запахом казарм или тюрем, я наблюдал в свете
ночников, как сотрясает уснувших скорый поезд. Спящие видели скверные сны,
возвращаясь в свою нищету. Большие бритые головы мотались на деревянных
скамейках. Мужчины, женщины, дети постоянно ворочались, словно шумы и
тряска, вторгаясь в их ненадежное забытье, чем-то им грозили. В милосердии
крепкого сна им было отказано. Мне показалось, что им отказали и в праве
быть людьми, отдав на волю экономических сквозняков, которые оторвали и
унесли их от маленьких домиков с палисадниками на севере Франции, от горшков
с геранями на подоконниках, - я заметил, что герани всегда цветут на окнах у
шахтеров-поляков. Они собрали лишь кухонную утварь, одеяла и занавески,
кое-как увязав их в узлы и мешки. Но всех, кого они гладили, любили, с чем
сжились за четыре-пять лет во Франции, - кошек, собак, герани они с болью
отсекли от себя, подхватив лишь узлы с кастрюлями.
Младенец сосал материнскую грудь, а мать до того устала, что, похоже,
спала. Жизнь не иссякала и в нелепом хаосе их перемещения. Я посмотрел на
отца. Голый череп каменной тяжести. Спит тревожно, ему неудобно, тело
сковано грубой одеждой, которая топорщится горбами. Похоже, лежит груда
глины. Бродяга из тех, что ночуют, прячась в рыночных прилавках. Я подумал:
"Я ведь не о нищете, не о грязи, не о некрасивости. Этот мужчина и эта
женщина когда-то познакомились. Мужчина наверняка улыбнулся женщине. Он