"Ольга Елисеева. Дерианур - море света " - читать интересную книгу автора

Шепотом передавали, что у Ее Величества все чаще случаются обмороки.
После каждого она вылеживалась тихо, как колода с ульем. Тронь пальцем, тот
час вылетит рой злобных, жужжащих пчел - бесконечных придирок, капризов и
нравоучений.
В промежутках между припадками и клистирами Елисавет все также
выезжала на охоту, плясала до упаду, ела жирное, пила свой любимый токай и
заглядывалась на господ офицеров. В часы полнокровного веселья она
бросалась горькими пилюлями и выливала лейб-медикам на головы лекарства:
"Вы, суки, знать не знаете, что вашей государыне надо! То-ошно мне! Мочи
нет!" Обычно успокоить ее мог только терпеливый Шувалов, но и тот в
последнее время обрыд императрице своим грустным сочувственным видом.
"Ванька? Гнать в шею!"
Воскресное сентябрьское утро, без холодка, еще без тени осени,
целиком было заполнено поклонами и приветствиями. Разряженная толпа
запрудила пустырь перед церковью в Коломенском и отчаянно тянула сотни
покрасневших от натуги шей - только бы увидеть государыню.
Елизавета Петровна грузно вылезла из портшеза и прошествовала к храму
под несмолкаемые крики "ура!" Она стала медленно, с явным трудом взбираться
по лестнице. Многие видели, как вдруг качнулась внушительная спина
императрицы, нелепо завернулся зеленый атласный шлейф, и она стала тяжело
оседать на пол. Все разом подались вперед и отпрянули. Гвардейцы,
лейб-медики, Разумовский, Мавра Шувалова что-то делали, кричали и толкались
над уродливой грудой бархата, лент и камней, из которых вывернулась
кукольная белая ручка Ее Величества.
Смятение в публике было неописуемо.
На плаще императрицу отнесли в карету и, рискуя не довезти живой,
погнали в столицу. Елисавет выпустили целую тарелку черной, загустевшей
крови и насажали, где ни попадя пиявок. Вечером она едва могла приоткрыть
губы, чтоб ей влили лекарство в рот, но глотать его государыня не желала...

На другой день после этих событий, когда кризис миновал, канцлер
Михаил Илларионович Воронцов дождался фаворита в диванной Пречистинского
дворца и, теребя куропаточный шелк креста, начал неловкий для обоих
разговор.
-- Вам необходимо посетить его, -- настаивал канцлер. -- Пока двор в
Москве.
Иван Иванович терпеть не мог, когда на него давили. Как же случилось,
что именно он всю жизнь оказывался крайним во всех щекотливых делах?
-- Здоровье императрицы с каждым часом внушает все больше
опасений, -- настаивал Михаил Воронцов. -- Вы должны.
Шувалов досадливо отмахнулся. Чего от него хочет этот лис, привыкший
таскать чужими руками каштаны из огня? Чтобы он покинул уютный
Пречистинский дворец, картины своих пансионеров-художников и пустился по
жаркой тряской дороге за семь верст киселя хлебать? И к кому? К человеку,
которого уже лет 30 все считают умершим! За которым еще при жизни
закрепилась слава чернокнижника! К старику Брюсу, чьи кости давно сгнили в
земле.
-- Нет, нет. Что вы, ваша светлость, -- заверил канцлер. -- Яков
Виллимович просто удалился от дел и ведет очень уединенный образ жизни. Он
самый старый из наших братьев и единственный, кто помнит, как в ордене