"Евгений Елизаров. Ленин. Природа легенды" - читать интересную книгу автора

большевики уже тогда принимали лишь мнение так называемого "прогрессивного
человечества", из числа которого исключались все те, кто хоть в чем-то
не соглашался с ними. Как показывают дискуссии, сопровождавшие принятие
важнейших партийных решений, многие в высшем руководстве партии готовы
были считаться с тем, что рабочие и солдаты Петрограда, готовые
поддержать Ленина, не представляли собой не только России, но даже и
просто рабочих и солдат. Поэтому-то курс на вооруженное восстание многими
был осознан скорее как какая-то академическая конструкция, нежели
руководство к практическому действию. Ведь в противном случае вооруженное
восстание обращалось не только в выступление против Временного
правительства, но и против самой России.
Тем не менее Ленин говорил о восстании совсем не академически: он готов
был противостать всему, даже самой исторической закономерности. Вспомним
знаменитое: "Промедление смерти подобно!" - ведь именно оно до сих пор
преподносится как пример точного расчета времени и сил, род высшей алгебры
политической стратегии. Но вдумаемся, ведь если промедление и в самом деле
"смерти подобно", то следует однозначно заключить, что социальное
устройство, утвердившееся с крушением монархии, и в Октябре обладало
подавляющим запасом жизнестойкости. "Глубокой исторической неправдой, -
писали в своем знаменитом письме, оппонируя, главным об разом, Ленину,
Каменев и Зиновьев, - будет такая постановка вопроса о переходе власти в
руки пролетарской партии: или сейчас или никогда. Нет. Партия пролетариата
будет расти, ее программа будет выясняться все более широким массам".11
Позиции Ленина нам известны. Но вот позиция второго вождя революции,
Троцкого: "Едва ли нужно пояснять, что правота в этом драматическом
диалоге была целиком на стороне Ленина. Революционную ситуацию невозможно
по произволу консервировать. Если бы большевики не взяли власти в
октябре-ноябре, они, по всей вероятности, не взяли бы ее совсем... Россия
снова включилась бы в цикл капиталистических государств, как
полуимпериалистическая, полуколониальная страна. Пролетарский переворот
отодвинулся бы в неопределенную даль..." 12
Троцкий без колебаний принимает в этом конфликте сторону Ленина, но
заметим: воздавая должное ленинской решимости, он по сути дела полностью
дезавуирует всякую прикосновенность ленинской мысли какой бы то ни было
исторической истине, к объективной исторической закономерности.
Это действительно до чрезвычайности деликатный момент: ведь если
объективные законы истории и в самом деле "на стороне" пролетариата, то с
точки зрения формальной истины безупречны Каменев и Зиновьев; если эти
законы не согласуются с партийной философией, то истина на стороне
Ленина, сумевшего разглядеть микроскопический разрыв в поступательности
исторического движения и внедрить в него программный вирус большевизма.
Впрочем, это противоречие лишь на первый взгляд губительно для
ортодоксальной мысли. Разрешается оно вполне в большевистском духе:
революционер на то и революционер, что он с глубоким презрением относится
к любым формальным ограничениям, будь то ограничения формального права,
будь то ограничения формальной логики.
Именно способность восстания против ограничений формальной правильности
(правового, нравственного, логического характера) и отличают простого
законопослушного смертного от подлинного революционера - и уж тем более от
великого революционера. Такова аксиоматика большевизма.