"Харлан Эллисон. В соавторстве с маленьким народцем" - читать интересную книгу автора

рыбой. Но об этой идее пришлось с сожалением забыть, от нее слишком
попахивало идиотизмом.
Первый раз в своей жизни, с тех пор, как он осознал в себе дар
рассказчика, этот магический дар связывать слова так, чтобы они проникали
в сердца людей, в голове Ноя не было ни одной свежей мысли. Больше не
будет странных маленьких историй о мире, в котором он хотел бы жить, о
мире, который жил в его воображении, о мире, населенном людьми яркими и
осязаемыми, более реальными чем те, с кем ему приходилось иметь дело
каждый день. Свое воображение представлялось Ною бесконечной пустой
равниной, серой равниной, протянувшейся к недостижимому горизонту.
Всю эту ночь он просидел перед пишущей машинкой, стараясь подстегнуть
свое воображение, пытаясь отправить его в бурное путешествие. Но своя
голова напоминала Ною пустую ореховую скорлупу, а сам он казался себе
безмозглым, словно дождевой червь.
Когда забрезжил рассвет, Ной обнаружил, что плачет. Он склонился над
пишущей машинкой, положил голову на холодный металл и разрыдался. С
ужасающей ясностью, которая не оставляла места каким-нибудь надеждам, он
понял, что окончательно иссяк. Он написал последний рассказ. У него больше
не было идей. Это был конец всему.
Наступи сию секунду конец света, Ной Реймонд был бы только рад. Тогда
бы не было этой муки, этого ужаса, этих забот о том, чем ему придется
заняться завтра. И послезавтра. И все эти бесследно проходящие,
безнадежные дни, которые расстилались перед ним, словно бесконечная пустая
равнина.
Литературный труд был для Ноя делом всей жизни. Ничто не могло
сравниться с тем удовольствием, которое он испытывал, сочиняя рассказ. А
теперь река пересохла, оставив лишь осколки использованных идей, обрывки
воспоминаний о том, что делали полузабытые классики и древние клише; он не
знал, что будет делать с этим всю свою оставшуюся жизнь.
Ной подумывал о том, чтобы пойти по пути Марка Твена - покончить все
счеты с творчеством и отправиться в бесконечные лекционные турне. Но он не
был хорошим оратором, и, честно говоря, не любил толпу, в которой было
больше двух человек. Потом он планировал последовать примеру Джона
Апдайка, получить теплое местечко где-нибудь в престижном колледже на
восточном побережье, где в студентах, которые поклоняются ему, уже зреют
младшие редакторы еще несуществующих издательств. Но он был уверен, что он
плохо кончит, вступив в мучительную для обоих связь с необремененной
комплексами преподавательницей английской литературы. Потом Ной лелеял
план уединиться, как Селинджер, в заброшенном коттедже где-нибудь в
Вермонте или Дорсете, таинственным узами связывая себя с романом всей его
жизни, который появится спустя десятилетия; однако он слышал, что безумие
Пинчона и Селинджера напоминало яростное поле битвы, после этого одна
мысль стать отшельником бросала его в дрожь. Ему осталось лишь одно -
осознание того, что пора подводить черту, что скоро какой-нибудь подлый
сукин сын тиснет в своей газетенке пронзительную, трогательную статью
"Яркий взлет и падение Ноя Реймонда". Это было невыносимо.
Но выхода из этой тюрьмы, заполненной стерильной пустотой, он не
видел.
Ему было двадцать семь, и он иссяк.
Ной перестал лить слезы на пишущую машинку. Он нет хотел, чтобы она