"Марсель Эме. Талоны на жизнь " - читать интересную книгу автора

не сочла нужным принести мне утреннюю почту. Проходя мимо, я как следует
отчитал ее.
- Вот, - сказал я, - чтобы набить брюхо лодырям, вроде вас, цвет
человечества вынужден принести в жертву свою жизнь!
А ведь так оно и есть. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в
несправедливости и нелепости декрета.
Только что встретил Рокантона с молодой женой. Бедный старик достоин
сожаления. Он получает всего-навсего шесть дней жизни в месяц. Но еще
хуже, что молодость госпожи Рокантон дает ей право на пятнадцать дней.
Этот разнобой приводит почтенного супруга в отчаяние. Малютка относится к
своей участи философски.
В течение дня видел людей, которых декрет не коснулся. Мне глубоко
противны их непонимание, их черная неблагодарность к обреченным.
Несправедливое мероприятие кажется им вполне естественным, похоже, оно
даже забавляет их. Нет предела человеческой черствости и эгоизму.
18 февраля. Простоял три часа в восемнадцатом округе мэрии, получал
талоны. Мы выстроились в шеренги - две тысячи горемык, принесенные в
жертву аппетиту "деятельной части населения". И это только начало! Старики
отнюдь не составляли большинства. Здесь были и молодые прелестные женщины,
осунувшиеся от горя; глаза их, казалось, молили: "Я еще не хочу умирать!"
Немало было и жриц любви. Декрет жестоко ущемил их интересы, они получили
только семь дней жизни в месяц. Одна из них, стоявшая передо мной,
жаловалась, что обречена навсегда остаться публичной девкой.
- Мужчина не может привязаться к женщине за семь дней! - утверждала
она.
Я лично не убежден в этом. Не без волнения и, признаюсь, не без тайного
злорадства я обнаружил в очереди собратьев - писателей и художников с
Монмартра: тут были Селин, Жан Поло, Дарапье, Фошуа, Супо, Тентен,
д'Эспарбе и другие. Селин был настроен мрачно. Он сказал, что все это
очередные происки евреев. Думаю, на этот раз он ошибся, дурное настроение
сбило его с толку. Ведь декрет предоставляет евреям без различия пола,
возраста и рода занятий всего полдня жизни в месяц. Толпа негодовала и
шумела. Полицейские, приставленные блюсти порядок, обращались с нами
презрительно, как с подонками рода человеческого. Когда, истомленные
длительным ожиданием, мы начинали бунтовать, полицейские усмиряли наше
нетерпение пинками в зад. Я проглотил оскорбление с молчаливым
достоинством, но, смерив бригадира полиции взглядом, мысленно выкрикнул
слова протеста. Ведь теперь порабощены мы.
Наконец мне вручили карточку на жизнь. Голубые талоны, каждый на
двадцать четыре часа жизни, нежнейшей голубизны, цвета барвинка. Они так
трогательны, что вызывают слезы умиления.
24 февраля. Неделю тому назад обратился в соответствующее ведомство с
просьбой пересмотреть мое дело и учесть личные заслуги. Получил прибавку -
сутки в месяц. Лучше, чем ничего!
5 марта. Вот уже десять дней веду лихорадочное существование, даже
забросил дневник. Чтобы не упустить и мгновения столь краткой жизни, почти
отказался от сна. За последние четыре дня исписал бумаги больше, чем за
три недели нормальной жизни, и, несмотря на это, слог мой сохраняет
прежний блеск, мысли - прежнюю глубину. С былым неистовством предаюсь и
наслаждениям. Хотел бы обладать всеми красивыми женщинами, но это