"В.Н.Емельянов. Свидание Джима " - читать интересную книгу автора

людьми, при редких встречах, он был всегда сдержанным, замкнутым и сухим. Он
редко выходил из дому и, исключая те два-три месяца в году, на которые мы
уезжали в горы или на море, он большую часть времени проводил за письменным
столом, в кресле с книгой и в работе или прогулке по нашему саду. Было
похоже, что он ушел от обычной жизни. Лишь мало-помалу, следя за каждым его
движением, словом и выражением лица, я стал понемногу понимать его.
Неподвижность была только внешняя. В тишине, вдали от всех, он жил какой-то
особенной, своей и далеко не спокойной жизнью.
День у нас начинался так: - вернее, даже не день: в жизни господина все
шло не так, как у других, как, например, у хозяев моего соседа и визави,
пуделя Рипа, и борзой, прекрасной, нежной Люль. Ах, Люль!... Нет, потом,
потом... Солнце, которое все поднимает, не оно указывало нам часы обычного
пробуждения и работы. Мне это казалось странным первое время. Живя у мосье
Манье, я привык думать, что расписание, которому подчинялись и мы, и мосье
Манье, было самым правильным и единственно возможным. Все было с утра до
вечера распределено точно так же, как распределялось в других домах. Я знал
час, в который мосье Манье уходил в ближайшее кафе пить аперитив, знал,
когда он сядет в кресло с сигарой и газетой и, то удовлетворенно
посмеиваясь, то бранясь, будет называть имена жокеев и лошадей, с которыми у
него были какие-то таинственные для меня счеты. Все это было привычно, как
часы обеда и уборки наших помещений. Такие же заполненные различными
занятиями дни я думал найти в доме господина. Но здесь все шло иначе. Когда
потом я рассказывал Люль о нашей жизни, она недаром посмеивалась и называла
нас полунощниками. Наш день - работа господина - начинался, когда наступали
сумерки и шум с улицы доносился все реже. В этот час господин садился за
стол, и я слышал, как скрипело перо и шелестели листы. Так продолжалось до
того часа, в который звезды исчезали в светлевшем небе и летом из сада веяло
свежестью. Он ложился спать, а я, выпущенный на свободу, шел ждать Люль. Мы
уходили с ней в недалекий парк и возвращались около полудня. К этому
времени, летом - раньше, зимой - позднее, просыпался господин и пожилая
женщина приносила ему вместе с завтраком пришедшие за утро газеты. Время до
сумерек было томительным и ненужным. Солнечный свет и доносившийся с улицы
дневной шум как будто бы мешали господину быть сосредоточенным и к чему-то
прислушиваться. Он разбирал и приводил в порядок рукописи, рылся в
библиотеке, отделывал в саду грядки, изредка уезжал - один или со мной - в
Париж. Но все это делалось - часто казалось мне - только для того, чтобы
как-нибудь протянуть время, незаметнее дождаться вечера, когда начиналась
настоящая и нужная жизнь.


5.

Иногда вместе с газетами приходили письма. Это случалось довольно
часто, и я скоро заметил, что некоторые из них он, раньше чем вскрыть,
рассматривал очень внимательно, особенно те, которые были в узких серых
конвертах. Его постоянное спокойствие в эти минуты слегка нарушалось.
Однажды я видел, как он поднес такое письмо близко к глазам, как бы желая
лучше разглядеть почерк. Он разорвал потом конверт с тем же безразличием, с
каким разрывал другие, и так же, едва прочитав первые строки, скомкал и
бросил письмо в корзину. Но в тот раз письмо упало на пол, и я почувствовал