"Дмитрий Емец. Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью? (Толкования повести Н.В.Гоголя)" - читать интересную книгу автора

противоречивым развитием и преломлением человеческой судьбы, прослеженной не
только в этой жизни, но и за ее пределами...
Зачем же Гоголем была предпринята ориентация на житие? Как житийная
литература, наряду с сохранением памяти о святых подвижниках, предполагала
определенное нравственное воздействие на читателей, так и Гоголь надеется на
просветительское влияние своих книг, должное пробудить человеческое в
человеке. Очевидно, именно поэтому им и была предпринята ориентация на
житийный жанр и использованы некоторые элементы агиографического стиля.
Данная работа не претендует на исчерпывающе полное решение проблемы даже в
рамках заявленной темы. Новые факты и более глубокий анализ несомненно вскроют
глубинные связи Гоголя и в частности повести "Шинель" с агиографической
традицией.



ВВЕДЕНИЕ
В последнее время в научной литературе о Гоголе поставлена проблема
отражения в позднем творчестве писателя - периода второй редакции "Портрета" и
второго тома "Мертвых душ" - традиций житийной литературы. Совершенно
очевидно, что эта проблема достойна пристального внимания и изучения.
Достаточно давно в гоголеведении существует осмысление агиографического
подтекста "Шинели", в котором указывается на несомненную перекличку: Акакий
Акакиевич Башмачкин - святой Акакий.
Тем не менее, даже после многочисленных исследований, вопрос о принципах
связи повести Гоголя с житием св. Акакия в значительной степени остается
непроясненным и, как представляется, может быть определенным образом решен
только при обращении к жанровому своеобразию "Шинели".
Целью данной работы является рассмотрение элементов житийной традиции в
повести, обобщение предыдущих исследований, посвященных этой теме, и попытка
выработки на их основе целостного взгляда на "Шинель" как на произведение
испытавшее на себе несомненное влияние агиографического жанра.
Несмотря на достаточно хорошую изученность этой темы, последняя точка в ее
осмыслении еще не поставлена. В большинстве работ житийные традиции в "Шинели"
затронуты лишь мимоходом, без полного и всестороннего анализа, и истина
оказывается как бы "рассеяна" по десяткам статей и монографий в неполном и
отрывочном виде. Нет ни одного серьезного филологического исследования,
рассмотревшего бы тему житийных традиций в повести как центральную. В какой-то
мере данная работа и является такой попыткой.
В то же время целью работы не является только анализ и классификация
предыдущего опыта.
Исследование не ограничивается лишь вторичной констатацией известных, хотя
и рассеянных по разным источникам сведений. В работе рассматриваются стилевые
и композиционные особенности повести, и сама "Шинель" осмысляется как
произведение несомненно испытывшее влияние житийного жанра.
Важное место в исследовании занимает подробный анализ финала повести,
загробных похождений "живого мертвеца". Причем, если в большинстве предыдущих
исследований финал повести обычно решался узко-фантастически, как гротеск,
ирония или как "торжество правды" (6, 104), то в данной работе мы скорее
склонны оценивать его как одно из доказательств несомненного влияния
агиографического стиля, которое проявилось в посмертном явлении героя.