"Дмитрий Емец. Хроника одних похорон" - читать интересную книгу автора

нашиты крепко и добротно. Он вспомнил, что тесть в автобусе упоминал, что в
каталоге гроб значился как "ветеранский". Дескать, его, Лямина, смутило сперва
слово "ветеранский", но потом он все равно выбрал его, как самый приличный из
всех в эту цену.
- И потом ведь Гриша не любил форсу! Я знаю, ему там на небе этот гроб
нравится! Он на него с тучки любуется... - говорил он, значительно вытирая
глаза.
И, несмотря на явно всеми ощущаемую наигранность этой фразы, никто
почему-то не улыбнулся. Напротив, все были тронуты.
Тогда же Полуян, сидевший на тряской боковушке прямо напротив гроба,
воспользовался случаем и с уместно печальным выражением провел рукой по
крышке. Под траурными изгибами тесьмы он ощутил одну маленькую и одну довольно
большую щель. Доски были шероховатыми, не знавшими рубанка. "Сколотили кое-как
и тряпкой обтянули. Тут работы и на двести рублей нет", - прикинул он,
взвешивая преимущества похоронного бизнеса перед бизнесом обувным.
Из конторы мелкой рысью выскочил Фридман и позвал вдову. Нужно было что-то
уточнить. Вдова, оглянувшись, нерешительно пошла. Заплаканная мать,
встрепенувшись, бросилась следом с видом, который бывает у людей, которым
нужно кого-то охранять или за кого-то вступиться. Она догнала невестку на
ступенях и проскочила в дверь прежде нее и отступившего поспешно Фридмана.
- И теперь за свое... Не разберутся без нее... не звали же скотину! -
раздраженно и громко пробормотала сестра жены.
Провожающие уместно потупились. Никто ничего не расслышал, тем более что
родственников со стороны усопшего больше не было.
Сослуживцы отошли от гроба поглядеть венки и цветы. Полуян неожиданно для
себя купил две хризантемы, расплатился крупной купюрой и долго ждал сдачу.
"Она, кажется, отслюнявливает мне самые грязные деньги, противно же..." -
думал он.
Из конторы, широко размахивая свободной рукой, появился Лямин, несущий
металлическую табличку. За ним, придерживая под руку мать, семенил Фридман с
растерянно-жалким лицом. Замыкала шествие вдова, рядом с которой, дожевывая
что-то на ходу, бойко шагал маленький лысеватый служащий, имевший вид
человека, настолько замозоленного чужим горем, что ничего уже не может пробить
или потрясти его.
Шкаликов отчего-то решил, что требуется его вмешательство.
- Какие-то проблемы? - с вызовом спросил он, загораживая дорогу служащему.
Лысеватый с удивлением поднял на него свое кроличье лицо, не прекращая
жевать.
- Вы о чем? - спросил он.
- Я о том! Совесть надо иметь! - еще с большим вызовом сказал Шкаликов,
напирая грудью.
- Что вы, что вы... Перестаньте, ради Бога! Все отлично, замечательно...
-подхватывая Шкаликова под локоть, миролюбиво забормотал Фридман.
Вдова удивленно взглянула на него. Друг детства стушевался.
- То есть я хотел сказать: всё уладилось, - пояснил он, краснея пятнами.
"Она же знает, я сказал "отлично", не потому что отлично, а потому что...
Но почему я так некстати всё делаю? Или люди не оговариваются, а
проговариваются?" - мучительно размышлял он, вспоминая, что на панихиде его
особенно ужасало то, что там, где у покойника должен был быть нос, покрывало
лежало совсем ровно, не топорщась, а на скуле его угол был скошен и резко