"Дмитрий Емец. Хроника одних похорон" - читать интересную книгу автора

почти разрушив свою работу.
- Сюда венки! И обламывайте ножки у цветов покороче! - велел он.
Теперь уже все четверо рабочих сидели на корточках у насыпи, вкапывали и
укрепляли венки, втыкали во влажную землю оборванные цветы. Некоторые, особо
крепкие ножки, вислоусый в азарте перекусывал зубами. Вскоре холм заалел,
расцвел гвоздиками, розами, хризантемами.
- Вот так... Простоят теперь долго, если короткие... И свечки между...
Зажигайте, зажигайте... - восклицал вислоусый. Заметно было, что эта последняя
часть работы доставляет ему особенное удовольствие. Остальные невольно
подчинялись ему - даже и бригадир.
"Психологически верно... На бис работают, чтобы больше дали. Продуманный
номер", - размышлял Полуян.
- Зажигалкой нельзя. Спички у кого? Пучком ставь!
Свечи загорелись и почти сразу погасли - ветер задул. Из снова зажгли и
снова погасли. Только на одной огонек прыгал дольше других - радостный,
суетливый.
- Помянуть теперь! - пронесся шепоток.
Сестра жены достала бутылку, стаканчики, конфеты. Все, слегка уже уставшие
от горя, торопливо и радостно разбирали, наливали, переговаривались.
- Ну, за Гришеньку! - сказал Лямин.
Шкаликов подышал в стаканчик, сделал суровое лицо и воинственно запрокинул
тощий кадык.
* * *
Возвращались всё в том же автобусе. На жестяном листе, где прежде стоял
гроб, Полуян обнаружил свою кепку. Это показалось ему дурной приметой, и он
побледнел, отчего-то вспомнив, что по утрам у него иногда сильно стучит в
ушах, а при этом в правом боку точно отдает иголкой... "Всё, бросаю курить:
перехожу на легкие, а потом совсем... И бег, бег по утрам", - пообещал он
себе.
Поминки были похожи на сотни других. Стол, сдвинутый из трех других
столов, тянулся через всю комнату. Закуски, рюмки, разномастные стулья,
сбежавшиеся со всей квартиры. Долго рассаживались, двигались, снова вставали.
Кто-то кого-то пропускал и через кого-то переходил. Разбили неудачно стоявшую
салатницу. Перед фотографией поставили рюмку и накрыли ее куском черного
хлеба.
- Куда чокаться лезешь? Не свадьба! - внушили Леванчуку.
О покойном сказали множество слов, которых никогда бы не сказали ему при
жизни. Недостатки стали достоинствами, даже хамство, свойственное ему, что
греха таить, стало твердостью и бескомпромиссностью.
Но к концу поминок продолжительность страдания так всех утомила, что,
словно сами собой, прозвучали два-три анекдота, принятые всеми благосклонно.
Вдова засмеялась было вместе со всеми, но, спохватившись, что теперь смеяться
нельзя, виновато сказала: "Ему это было бы приятно!"
Сестра жены, рыдавшая очень искренно и безутешно, прервалась, чтобы
сделать замечание ребенку, поставившему стакан на полировку.
Разговор за столом распался на несколько отдельных островков. На одном
островке царствовал Лямин, на другом томная сестра жены, на третьем говорливая
соседка с нижнего этажа, которую позвали помочь приготовить стол.
Прошел еще где-то час, и, устав от сидения, гости разбрелись по квартире.
Молоденький Леванчук с непривычки выпил слишком много, и его развезло.