"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

-- Минуточку! Одну минуточку, -- говорю я, отстраняя Ричарда Ивановича. -- Тут,
кажется, ключи ни к чему...
И нащупываю его на дверной панели -- накладной, за четырнадцать долларов
купленный в Бруклине, на Фултон-стрит.
Щелкает секретная пипочка, я поварачиваю головку...
-- Только без паники, -- бормочу я. -- Спокойствие, терпение, выдержка...
Дверь у меня просевшая, я слегка приподнимаю ее за ручку. И он хватает меня за
запястье, этот несусветный Ричард Иванович, и шепчет, шепчет, попахивая
тухлятинкой:
-- Царица всемилостивая!.. От лица слу... О!.. Препокорнейше... Господи!
Господи!.. Ах, если б вы знали, если б вы только... Ах, дорогой вы мой товарищ
Тюхин! И ведь так-то кстати, так, не побоюсь этого слова, вовремя!.. И что, и
действительно, как на лифте?! Ну да, ну да... Нет, вы даже представить
себе...
-- Ну... ну, почему же... не... -- тужусь я. -- Да что ее перекосило, что ли?
Ну, почему же... не мо...
И дверь подается! Я тяну ее на себя, скрипучую, непривычно тяжелую, я открываю
ее и... слепну. Но теперь уже самым натуральным образом. Слепну от света, от
яркого, непереносимо весеннего света, так и резанувшего по глазам!
Заслоняясь рукой, как от электросварки, я делаю шаг на уличную панель, да-да!
-- на асфальтовую такую, изрисованную мелом, и жмурюсь, жмурюсь...
...и все плывет, все зыбится, как под водой. И голова кругом, как после затяжки
с голодной отвычки. И некто смутный, полурентгеновский, с белыми глазами, белой
козлиной бороденкой, взмахивая шляпой, тоже, заметьте, белой -- взмекивает:
-- Милости... м-ме... просим! Что?.. Что с вами, счастье мое? Так вы что --
всерьез, у вас что, действительно... м-ме... слепота?!
-- Да говорю же вам -- куриная, -- обливаясь слезами, говорю я.
-- А вот это зря! И чтоб -- ни-ни, ни в коем разе! Слышите?! На носу себе
зарубите: моргать, жмуриться, а уж тем паче -- тереть глаза таким, как вы,
строго... м-ме... возбраняется!
-- Таким, как... я?
-- Как вы -- незафиксированным! И давайте-ка, сокровище мое, в стороночку,
чтобы не мешать проходящим... м-ме... трудящимся.
И пятится, пропуская, весь этакий местами полупрозрачный, как хищник из фильма
со Шварценеггером, с тросточкой под мышкой, заметьте, -- черной.
А они и в самом деле идут, смутные, как привидения, тени -- и слева, и справа и
прямо -- сквозь меня, стоящего посреди тротуара, поперек движения. Вот еще один
смутнопросвечивающий, в белой каске, с карабином на плече -- еще один идет
прямо на меня, лоб в лоб. Я инстинктивно выбрасываю перед собой руку и она,
полупризрачная моя, не встречая сопротивления, повисает в пустоте, а мы --
солдатик и я -- на какое-то мгновение сливаемся, как школьные амебы, и тотчас
же делимся на две суверенные половины.
И звучит, звучит козлячий хохоточек:
-- Экспериментируете?.. м-ме-е!.. Да пройдет же, само пройдет, говорю вам.
Приглядитесь, приморгайтесь, глядишь и приживетесь... Не вы первый, не вы...
м-ме... Ну и так далее. Только лучше бы все-таки в стороночку, так, знаете ли,
на всякий пожарный... Вот сюда, к трубе, к стеночке. Вы тут... м-ме...
поскучайте, а я мигом, мне только один... м-ме... звоночек. Так что я -- через
улочку, петушочком, петушочком, курослепенький вы мой!..
И он, вскинув трость, как шпагу, сломя голову несется через Суворовский,