"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

И уже хотел было я, Тюхин, он же Эмский, по-нашему, по-русски рванув рубаху на
груди, вскричать: "А-а, да что уж там! А ну вяжите меня, люди добрые, ибо нету
мне вовеки прощения, псевдодемократу окаянному!". И уже было встал я с земли,
как умирающий с одра смерти, уже раскрыл было рот, но увы, увы! -- рвануть
оказалось нечего. Гол, как сокол, лишь горестно вздохнул я и сказал таковы
слова:
-- А-а, да что уж там!.. О, любезная сердцу Иродиада, о незабвенный мой друг
Кондратий Рылеевич! Еще года за три до рокового запоя, взвесил я, русский
советский поэт Тюхин, все свои обретения и утраты на беспристрастных весах
Фортуны, взвесил и пришел к таковому, весьма неутешительному для себя выводу:
"Увы, Пушкина из тебя, Тюхин, не получилось, а посему делай, Тюхин,
соответствующие выводы!".
-- Ну?.. и?.. -- чуть не свалившись с коня, выдохнул отставной остряк-самоучка.
-- Говори, Витюшанчик, не томи!..
-- Ну и завязал я, вобщем, с этим самым делом. В общем, перешел в сферу
коммерции энд бизнеса.
-- Би... бизнеса! -- чуть не задохнулся от счастья бездарный, как лом, которым
скалывают лед питерские дворники, Кондрат Всуев.
Как-то не по-кавалерийски мешковато, он спешился.
-- Ну, Свистюхин, ежели это правда, ежели не дурацкое твое, понимаешь,
ерничество, не очередное твое выдрючивание!..
И он, широко раскинув руки, пошел на меня вперевалочку -- неисправимо
кривоногий, как его вирши, даже тут, в иной жизни, крепко хвативший для
храбрости, а стало быть -- такой человечный и простой.
-- Ну-ка, понимаешь, дай-ка я тебя, Тюкнутый-Беспоэмский, обниму, понимаешь, да
расцелую! Три плюса и восклицательный знак тебе, Титькин, потому что правильно
ты решил! Шинкуй, понимаешь, свою сраную капусту -- нас, советских поэтов, тут
и без тебя в избытке!..
И перед тем, как по-брежневски всосаться в меня упырьими губами, он снял со
своих буркал догайдаровские еще, с социалистическими гербами, пятаки и весь аж
откинулся, обожая.
Этот момент я и выбрал, чтобы в лоб спросить его:
-- Слушай, Кондрат, а что у тебя за конь за такой?
-- Конь, понимаешь, как конь. С хвостом, с копытами. Были, понимаешь, и крылья,
но мы их очекрыжили, -- не сводя с меня лживых глаз своих, отвечал
Комиссаров.
-- Зачем?! -- ужаснулся я.
-- А затем, что не положено.
-- Господи, но ведь это... это же мой Пегас!..
-- Был твой, стал общественный, -- сказал Кондратий. -- Как отдельные фрагменты
твоего, Тюхин, в общем и целом совершенно никчемного творчества. А когда тебе в
глаза, Тюхин, глядит твоя новая власть, твоя, хоть и бывшая, но вполне
партийная совесть, ты, Тюхин, бесстыжих своих глаз не отводи... Не отводи,
каблуком тебя в печень, а то хуже будет!..
И не лживые, нет, не лживые уже, а совершенно пустые, немигающие такие, мертвые
-- вперились в меня глаза.
И он фыркнул, звякнул уздечкой, обескрыленный конь моего недавнего вдохновения,
персонаж моей, так и недописанной, самой лучшей в жизни поэмы. Косясь и копая
передним копытом, он всхрапнул, мой злосчастный Пегас, и золотая его -- справа,
вверху -- фикса при этом зловеще взблестнула, елки зеленые!..